Илга Понорницкая - Сны с собаками

Насилу я заставила Дружка слушаться меня. Да и то он упирался, пока я тащила его прочь — а мне хотелось уйти быстрее, пока пастух не встал на ноги… Поднимется — тогда держись собака! И ее хозяйка…

Чего же я хотела? Это Димкин сон! Разве в его сне могла я завязать с кем-нибудь хотя бы легкое подобие романа? Да любого, кто бы вздумал только подойти ко мне, ждало бы наказание! Пусть этот парень благодарит судьбу, что еще жив. Скорей бежать! Я наклонилась к собаке — чего стоишь? Давай, вперед! И вдруг она лизнула меня в лицо. Я вздрогнула, и тут же подняла голову и огляделась. Мы с дочкой лежали обнявшись на траве, а сын уснул поодаль.

Я разбудила детей, сама вскочила на ноги.

Хотелось есть. Я ожидала, что родня будет копаться в огороде, и мы сможем тихонько проскользнуть в дом и там наскоро там перекусить. Но в воротах меня встретила одна из теток со словами:

— Пойдем, покажу, в чем будешь разогревать суп, а то всегда берешь не те кастрюли. А после все садитесь перебирать вишню.

Я шла через наш двор, а в спину мне говорили:

— Два таза ягоды стоят, вас дожидаются с утра. Нам что ли, из-за вас ночью варить варенье?

Выходило, что остаток дня у нас испорчен. Дело даже не в том, что мы будем до ночи выдавливать косточки из вишен. А в том, что тетки мои будут смотреть, как мы это делаем, и говорить каждую минуту, так или не так.

Если бы я могла не слышать их.

Если бы я могла совсем убрать эти часы из жизни. Умереть и снова ожить, когда удастся вырваться за калитку… Это почему-то казалось вполне выполнимым. Должно быть, потому, что в деревне жизнь и смерть стоят гораздо ближе друг к другу, чем в городе. Под разговоры теток хорошо думать о смерти. Смерть — она в лицах стариков. Тех, с кем здороваешься на улицах. В глазах у них виден другой мир, куда они скоро уйдут — как в глазах новорожденных можно увидеть мир, откуда они пришли.

Деревенские старики — не чета городским — благостные, умиротворенные. Они степенно говорят друг другу:

— Слышь, Марья, в магазин тюль завезли. Я взяла себе. И ты сходи. В гроб хорошо тюль-то класть.

А деревенские похороны, когда малышня сбегается поглядеть, как будут нести покойника? И потом, после этих похорон — сны, сны… Умерший является к тебе в куда как более страшном обличии, чем ты видела его нынче днем. И среди ночи ты приходишь к своей бабке под бочок…

А после, уже в городе, собрав назавтра портфель, почистив зубы на ночь, вдруг вспоминаешь в деталях тот, деревенский сон. И ничего, не страшно тебе уже. В город за тобой такие сны переселиться никак не могут… Они остались там, в деревне. Где всегда лето, потому что зимой туда тебя не возят. Сны там, где твоя бабка.

Бабки давно уж нет на свете. Остались тетки — дальняя родня… Они нас любят. И хотят, как лучше…

— Кто так выдавливает косточки! — в три голоса кричат они на мою дочь. И дальше — в третьем лице: — Мать ее не учит…

И все же в тот день нам была уготована еще и радость.

В сумерках, выскочив-таки на улицу с мячом, дети прибежали ко мне:

— Мама, щенки, щенки!

Щенки были в канаве у дороги. Рядом крутилась маленькая рыжая собачка с обвислыми сосками. Какая-то старуха отгоняла ее от щенков палкой.

— Я оставила себе одного, — объяснила мне старуха. — Один щенок — хорошо, а столько-то — зачем?

В ее глазах был другой мир. Поэтому все, что она скажет, не имело особого значения. Но она еще долго говорила — ругала слишком плодовитую собаку, и мне казалось, что она ругает за что-нибудь меня. В деревне всегда найдут, за что тебя ругать.

Потом старуха взяла свою собаку за ошейник и потащила по дороге. Собака была маленькая и не могла сопротивляться, только скулила.

Дети попрыгали в канаву. Щенков было четыре. Два уже умерли, а два хотели куда-то ползти, и у одного даже немного получалось ползать.

Родные чем-то занимались в сарае, и я смогла из холодильника взять банку молока, налить немного в блюдце и вынести на улицу.

Тот щенок, у которого получалось немного ползти, щекотно вылизывал с моей ладони молоко, а потом пищал, требуя добавки. Того, который не умел ползать, у дочери не получалось кормить, и когда я взяла его к себе, он тоже не мог есть, только намочил мордочку в молоке. Оно впитывалось в него всего, как в губку.

— Ты взрослый человек, — сказала мне моя тетка. — Зачем ты разрешила детям подобрать щенков? Неси обратно, где взяла.

— Куда, в канаву? — спросила я.

Дети ревели в голос.

— Забери их, — сказала другая тетка. — Я знаю, что надо сделать. Но это не при детях.

— Не отдам! — крикнула Танька.

Она схватила обоих щенков и бросилась с ними по улице. Мы с сыном побежали вслед за ней.

В потемках сидели на лугу под ветлами. Там, где я видела старуху. И чуть поодаль — пастуха. Приснится же… Было свежо. Пора было мыть ноги и спать. Мы так и не придумали, где спрячем щенков.

Когда вернулись домой, одна моя тетка спросила:

— А бабка-то в рыжей кофте была?

— В рыжей, — сказала я.

— Сама худая, кофта висит на ней? Да?

— Ну да, висит…

— И собачонка рыжая… Ну, так она в том конце улицы живет, за клубом. Рядом с ней как раз та лужа заканчивается, где утки днем плавают. Видели уток-то днем?

— Видели… — ответила моя дочь.

— Да вы их видели не там, — сказала другая тетка. — Я говорю, не первая от нашего дома лужа. Третья, может.

— А если после клуба считать, то вторая будет, — уточнила еще одна моя тетка. — Первая лужа от нас — она еще до клуба…

— Это Никифоровна живет за клубом, — объяснила мне первая моя тетка. — Несите к ней туда щенков.

— Смотри не перепутай, — сказала мне другая тетка. — У нее возле ворот скамейка сломанная.

— Починить некому, все померли у ней, — сказала третья.

И мы снова побежали по улице.

У сломанной скамейки после клуба я огляделась, а потом присела и подсунула под ворота одного щенка. Тут же, как будто нас только и ждали, что-то ткнулось в мои руки. Собака быстро приняла у меня щенка и вскоре вернулась за вторым. Может, она потом возвращалась и еще — ведь она не знала, что два ее щенка уже умерли — но мы не стали больше ждать.

Из клуба валил народ. Парни смеялись в темноте, несколько девушек визжало там и здесь. В небе висели звезды. На улице было полно пьяных, и я думала, что покажу детям созвездия, когда мы будем в безопасности — в своем дворе. А потом сразу спать… Хотелось спать…

На железной, вполкомнаты, кровати я как всегда улягусь в середине — чтобы дети не толкали друг друга во сне.

Я знала, что мне будет страшно засыпать. Вдруг это правда, что я только снюсь моему сыну? Значит, можно уснуть и не проснуться. Кто знает, когда он увидит меня снова… Когда так хочешь спать, что только не приходит в голову…

Я вдруг почувствовала себя очень усталой. Мои ноги вспомнили о том, что они все утро жали на педали, тут же перед глазами запестрели колючки в шерсти Дружка, а руки вспомнили шерстяную собачью морду, горячее, быстрое дыхание — когда она принимала у меня щенков. Только бы ей удалось спрятать их понадежней, чтобы старуха не увидела их, пока они не подрастут.