Геннадий Гусаченко - Тигровый перевал

-- Непомнящий хочет Коротал вычерпать.

-- Какой лужа наделал, -- качали головами старики. -- Совсем глупый башка...

Таков был мужчина у очага. Отсутствующий взгляд. В широко открытых глазах - блики огня.

-- Ольга! Помоги мне вспомнить себя, -- опять попросил мужчина, кутаясь в шубу. Несмотря на жар углей, озноб колотил худое тело. Он протянул к огню трясущиеся руки. Красные отблески пламени высветили пряди длинных рыжих волос, прикрывающих скособоченное лицо.

Эвенкийка осторожно сдвинула сковороду с шипящими шкварками медвежьего сала. Выложила в неё из кастрюли сваренный картофель. "Помоги вспомнить!" Спросил бы чего полегче! Как настроить капкан на рысь. Или расшить блескучей ниткой кафтан. Много всего умеет Ольга. Выделывает шкуры, шьёт из них забавные игрушки и нарядные одежды. Плетёт берестяные туеса и лукошки. Лечит оленей от копытки. Да мало ли других, помимо охоты, забот! В скверную погоду, когда снег заметает капканы, а собаки прячутся в нём от стужи, присаживается к огню Ольга. Тихо напевая, кроит меховые сапожки. Или острым ножом вырезает из податливой осины разных зверюшек.

Но сейчас из кораля доносятся запахи талой воды, потной шерсти и навоза - верных признаков весны. Охотничья пора миновала. Хлопочет Ольга у жаровни. Нравится ей готовить Непомнящему что-нибудь вкусное. Брызги кипящего варева падают на раскалённые камни. Аппетитно пахнет зажаренным луком и приправами.

Суровый северный быт закалил характер Ольги. Однажды в ледоход река оторвала от берега льдину с оленьей упряжкой и пятилетним Чуваем - сыном охотника Догончина. Увидев полоску воды между льдиной и берегом, люди закричали:

-- Чувай, беги сюда, скорее!

Олени качали ветвистыми рогами. Мальчуган, держась за них, смеялся, не обращая внимания на крики взрослых. Не раздумывая, прыгнула Ольга на лёд. Добежала до упряжки. Схватила малыша, бросилась назад. Течение успело отогнать льдину ещё дальше. Девушке пришлось добираться по горло в ледяной шуге с поднятым над головой ребёнком. Едва выкарабкалась на отмель, клокочущий пеной водоворот закружил льдину с упряжкой, перевернул, с треском расколол о выступающие из воды валуны.

Той весной и простыла. Амака - шаман долго камлал, изгоняя из неё злых духов. Добрых просил вернуть здоровье смелой дочери рода Тананга.

Звон колокольчиков на бубне шамана услышали добрые духи. Выздоровела Ольга. Снова в тайгу начала ходить, пушнину промышлять. За хорошего парня Монго Чекун даже замуж вскоре вышла. Да вот беда: год прожили молодые, и другой, и третий, а детей всё нет у них. Ещё много раз камлал Амака, вымаливая у добрых духов ребёночка Ольге. Напрасно колотил в бубен; не услышали они шамана.

Такова была женщина, подавшая бородатому мужчине чашку с обжаренной в сале картошкой. Присела рядом, прикрыла ему ноги одеялом.

-- Муж мой Монго метко стрелял. Белку всегда одной пулей по головке бил... -- задумчиво сказала Ольга. -- В тот год кедровых орехов уродилось уйма! Белкой вся тайга шуршала. Увлёкся Монго белкованием... Поостеречься забыл... Раненый медведь сзади напал.

Ольга перебирает ожерелье из медвежьих клыков, ненадолго задерживает в руке каждый из них... Вот кривой и острый зуб. Разодрал одежду на плече, изгрыз приклад карабина. Кабы не нож, не сдобровать бы... А этот толстый, с обломанным концом клык, тоже не забыть. Старый сгорбленный шатун вздыбленной махиной вырос перед ней, но выстрел опередил удар когтистой лапы... Каждую зиму в память о погибшем муже добывает Ольга медведя. Вешает один его зуб на шею. Сейчас в ожерелье болтается семь таких зубов.

Сняла ожерелье, бросила на разостланную лосиную шкуру.

-- Вот сколько зим прошло, как погиб Монго... Как забыл ты своё имя... Семь раз с тех пор улетали на юг и вновь возвращались журавли... В седьмой раз зацвёл багульник на склонах Коротала.

-- Багульник... Багульник... бормотал он, тщетно пытаясь удержать ускользающую мысль.

-- Багульник...

Зеленоватые глаза, отразившие блеск огня, потухли.

-- Ты так мучаешь себя... Стараешься вспомнить прежнюю жизнь, -- подкладывая бородачу жирные куски оленины, проговорила Ольга. Ласково пригладила ладонью его длинные волосы.

-- Не надо так терзать себя. Смотри, как весело горит огонь... Тепло в чуме... Уютно... Вдоволь рыбы, оленины... Мягких шкур для одежды и одеял... Зачем тебе та прошлая жизнь? Здесь твой дом.

-- Ольга, -- встрепенулся рыжеволосый. Тарелка с мясом исходила паром. Мужчина не притронулся к пище.

-- Ольга! Кто я? Где, кем был раньше? -- нетерпеливо выкрикивал он. - Почему плачу весной, когда вижу цветы на Коротальских сопках?

-- В ту осень Монго белковал в Согжойском ключе... -- медленно, словно нехотя вспоминает Ольга историю несчастья, случившегося на охоте. -- Медведь из валежника выскочил... на Монго бросился. А у того винтовка - мелкашка, на белку лишь и годная... Выхватил Монго нож, да поздно. Распорол ему медведь живот когтями... не вернулся Монго к ночи в стойбище. Утром пошли искать его. На берегу ручья нашли, напился Монго из него, и умер. Там и похоронили по таёжному обычаю... А в тот день под высоким кедром охотники случайно на тебя набрели... На мешок с костями похожий был... Руки, ноги - всё себе переломал... С дерева падал... Охотники к жердям привязали. Как убитого волка в стойбище принесли. Посмотрели старики, сказали: "Шибко плохой. Помирай надо скоро...". Ешь, ведь простынет всё...

Умолчала Ольга как терпеливо выхаживала пострадавшего незнакомца. Спеленатый, подобно младенцу, укрытый лёгким пыжиковым одеялом, всю зиму пролежал он без движения. Бредил, непонятные слова произносил. Одно из них и могла разобрать. "Света... Света..." -- часто повторял он.

Жизнь для женщины теряет смысл, если ей не о ком заботиться. Всю нежность души обратила молодая вдова на больного. Немало бессонных ночей провела у его изголовья. Поила рыбным бульоном и настоями трав. Прикладывала к ранам целебные листья. Женщины стойбища забегали, любопытничали:

-- Не пришёл в себя?

Ольга в ответ вздыхала:

-- В больницу бы его...

Рация в стойбище сломана, вертолёт не вызвать. Да и не прилетит он. Которую неделю с воем гуляет по распадкам и ущельям снежная буря. Не пробиться и на оленьих упряжках. Тонок еще лёд на Коратале. Полно на нём промоин, полузанесённых снегом... Не вынести больному трудной дороги...

В хмурый осенний вечер внесли рыжеволосого в чум Ольги. В стойбище никто не захотел брать его. В каждой семье и без того тесно, стали просить Ольгу взять пострадавшего к себе.

-- У нас у всех полно детей и стариков. Только в твоём чуме никого нет ... Пусть полежит у тебя. Ему уже недолго осталось... В город его отправим, как стихнет пурга...

Но шли дни... Проходили недели... Месяцы... Когда рыжеволосый открыл глаза и протянул руку к стакану с водой, радостью засветились глаза Ольги. Не напрасны были хлопоты. Не зря познала она от матери живительную силу растений. Она лечила его раны. Пригляделась к ним. И не было для неё более привлекательного мужчины, чем этот обезабраженный шрамами инвалид.