Геннадий Гусаченко - Тигровый перевал

-- Случаи и в самом деле необычные, -- согласился я скорее из вежливости, сомневаясь в душе в правдивости дымарёвских рассказов. Среди охотничьей братии давно гуляла молва: "К Дымарю попадёшь - за всю зиму его баек не переслушаешь".

За бревенчатыми стенами буран по-прежнему гулко ухал, выл и стучал по крыше ветками ольхи.

-- А не случалось ли у тебя чего -- нибудь весёлого, новогоднего? -- спросил я, накручивая ручку "Альпиниста" и пытаясь поймать по "Маяку" хорошую музыку.

-- Как же? Очень даже случалось, -- охотно ответил дед, заталкивая в печку толстый берёзовый чурбак. -- Приехали ко мне из города три охотника. Важные такие. С лицензиями на косуль. Все добытыми медведями похвалялись. И каждый из них чуть ли не голыми руками медведей брал. Вышел я чуть свет из зимовья, вывернул полушубок кверху шерстью и надел на себя. Встал за пихту наряженную и жду. Вот выходят они ранешенько, лыжи одевают, в тайгу торопятся. А тут я как выскочу, как зареву... Ну, они, конечно, ружья побросали и в зимовьюшку попрятались. Сидят, дрожат. А потом как поняли, - от какого медведя бежали - чуть не померли со смеху.

Когда я проснулся, мучимый жаждой и головной болью, за оконцем слабо брезжил рассвет. К моему удивлению, Дымаря на дощатых нарах не оказалось. Железный штырь торчал у входа, на который Самсон Павлович вешал свою одежду. Но где полушубок егеря? Зачерпнув из ведра холодной воды, я с жадностью опорожнил ковш. Нахлобучил куртку и шапку, вставил ноги в растоптанные дедовы калоши и вышел на улицу. Мягкий пушистый снег неслышно взмётывался при каждом шаге. У новогодней пихты маячило что-то чёрное. "Не иначе Дымарь чудит, хочет и меня напугать", -- усмехнулся я и, обежав зимовье с другой стороны, решил сам напугать деда. Незаметно подкрался ближе и как крикну:

-- Ага, попался!

Страшный рёв оглушил меня. От неожиданности я со страху глубоко запахал в сугроб. Не знаю, чем бы это кончилось, не вынырни откуда-то из предутренних сумерек дед Дымарь с ружьём. Он дважды пальнул, и голодный скиталец-шатун, злобно урча, скрылся в густом заснеженном кустарнике. Он успел-таки оборвать с ёлки и сьесть несколько конфет и пряников.

-- Ну, паря, живой? - Тряс меня дед Самсон. -- Однако, в рубашке ты родился, не зацепил тебя косолапый. Я-то следы медведя у амбара с мясом заприметил. Пока распутывал их, медведь чуть было тебя не порешил. В рубашке, паря, однако родился. И чего тебя ни свет, ни заря к ёлке понесло? А - ведь я говорил тебе: "С каждым гостем у меня в Новый год история случается!"

Морозная тихая ночь окутала тайгу. В тесном зимовье Дымаря жарко и темно. Подложив под голову рюкзаки, на дощатых нарах лежат охотники. Белесая луна, бросая на снег косматые тени, смотрит в оконце, высвечивает лица промысловиков. В печке светлячками разлетаются искры: дед Дымарь поворошил уголья.

-- А вот, расскажу я вам, братцы, про золотого гуся, -- просипел он из своего угла. -- Занятная история...

-- Знаем, читали, -- поворачиваясь поудобнее на жёсткой лежанке, пробухтел Иван Горовец. -- Ты, Сам Палыч, нам что-нибудь свое расскажи. Из детского возраста мы вышли, чтобы на ночь сказки слушать...

-- Так я в аккурат своё и хочу. А братьев Гримм читали, стало быть? Но то в сказке, а здесь наяву...

-- У тебя что ни вечер, то новая небылица, -- смеясь, заметил Иван. -- И всякий раз - наяву!

-- Не хочешь - не верь, мне-то что, -- обиженным тоном ответил Самсон Павлович. -- Эта невероятная история приключилась с Игнатом Поповым на Ямале...

-- Ну вот, я же говорил - история обязательно будет невероятная...

-- Пошёл однажды Игнат охотиться на гусей, -- пропустив мимо ушей подковырку Ивана, продолжал дед Дымарь. -- Ох, и гусей в тот год было там: тьма тьмущая!

-- Сколько знаю Игната - никогда охотником не был, -- снова хохотнул Иван. -- Ну, и заливать ты, Сам Палыч!

-- Тресни, Ермоха, по башке его, ты там рядом лежишь. Может, приглохнет этот Фома неверующий!

Ермолай Лабецкий, охотник молчаливый и медлительный, пихнул Ивана в темноте, зевнул, нехотя пробормотал:

-- Заткнись, Ванька! Не интересно - не слушай. Валяй, Сам Палыч, дальше!

-- То ещё по молодости было... -- начал дед Дымарь. -- Я тогда в геологии работал, на буровой вышке...

-- И где ты только, Сам Палыч, не работал?! -- усмехнулся Иван и тотчас ёкнул от ермолаевского тычка.

Дымарь подбросил в печку полешко, поворотил к нам освещённое огнём лицо.

-- Игнат у нас мотористом был. А тут повариха прихворнула. Вот Игната временно вместо неё и приставили на кухню. А вся охота, по правде говоря, в тот весенний день сводилась к тому, чтобы забить одну птицу. Именно забить, а не добыть. На озере, где с темна до темна не утихает птичий базар, сами понимаете, смешно скрадок ставить. В глазах там рябит от множества птиц. Гогочут, крякают, пищат на разные голоса. Вот Игнат просто, без долгих сборов плащ накинул, снял со стены двустволку, сунул в карман один патрон и - к озеру! Как в дождливый день с хозяйственной сумкой и зонтиком - в булочную! Ну, а как я уже говорил, Игнат у нас временно поваром был. Хлопотное это дело такую ораву, как наша буровая партия, накормить. Кухонные обязанности и вынудили равнодушного до охоты Игната за ружьё взяться. Вот в рыбацких делах - это да! Здесь он большой знаток. Никто из наших геологов и не удивился бы, если бы у моториста Игната Попова клевало даже в ванне. Каждое утро Игнат по ведру свежей рыбы приносил. Чистить её всех нас заставлял. Надоела нам эта игнатовская уха хуже горькой редьки. А с провиантом в те ненастные дни туго было. Ячка, перловка, консервы из камбалы в томате - вот и весь рацион. От таких харчей мы уже еле ноги таскали. Наказали Игнату дичи принести. Сами-то мы целыми днями на буровой. Буркнул Игнат, что от мяса стареют, и нехотя к ближнему озеру с ружьём подался. А уж чего в ту весну не водилось на том озере! Бесчисленные стаи гусей, уток, лебедей носились над ним со свистом, в синюю гладь шлёпались. Ошалеть можно, глядя на это орущее, хлопающее крыльями скопище дичи. Настоящее птичье царство!

-- Вот бы меня туда, -- вздохнул на лежанке Иван Горовец. -- Уж я бы наколошматил там гусей полный воз!

-- Нельзя, -- подбрасывая ещё пару полешков в раскалённую докрасна печку, ответил дед Дымарь. -- Заповедник там.

-- Вот те раз! А Игната стрелять заставляли...

-- Так то с голодухи! Кабы у нас провизия была, не стрелял бы Игнат... Вот, стало быть, пришёл он к озеру птицу покрупнее выбрать. Много там всяких гогочут рядом, не обращают внимания на человека с ружьём. Гуси белолобые, пискульки, казарки краснозобые, канарские, белощёкие, чёрные, серые, сухоносы и разные другие гуси кишмя кишели. Крыльями по воде хлопают, всё вокруг бурлит и пенится. Камнем швырни в самую гущу - наверняка оглушишь какую-нибудь птицу. Игнат, не в пример тебе, Иван, понапрасну губить птицу не стал. Гуси мельтешили перед глазами, утки разные, гаги. Он стволами поводил туда-сюда. Смотрит, гуменник здоровенный одиноко на галечнике стоит. Голову с чёрным клювом высоко задрал... Кра-сивый гусь! Голова украшена желто-оранжевй полоской. Шею важно выгибает, бурые крылья распускает, белые подхвостья из-под них видно...