Павел Засодимский - В подвале

– Да это что ж?.. Подземелье? – спросил Павлик, стоя на верхней ступени и напрасно всматриваясь в глубину зиявшей перед ним ямы.

После яркого дневного света, действительно, было трудно разобрать, – длинна ли была эта лестница и куда она вела…

– Какое «подземелье»!.. Это – ход в наш подвала – сказала Лиза. – Да ты, барин, иди, не бойся! Дай мне руку!

Лиза взяла его за руку и помогла ему спуститься с лестницы.

– Вот тут, в проходе-то, у нас темно… да ничего… только держись правее, – ободряла она Павлика. – Тут, видишь, у нас дрова навалены… Да вон кадка стоит.

Барчонок решительно не мог ничего рассмотреть толком, шел ощупью и все удивлялся тому, какие бывают странные ходы в квартиру. У них лестница светлая, покрыта ковром, на площадках в углу стулья стоят, внизу, около швейцарской, железная печка стоит, и на лестнице всегда тепло; вечером она ярко освещена газом…

Наконец, Лиза растворила дверь в подвал, и барчонок, следуя за ней по пятам, попал из мрака в какой-то тусклый полусвет. Лиза взяла у него хлеб и положила его на стол.

Прежде всего в этой «преисподней» Павлик разглядел огонь, горевший под плитой, потом увидал маленького мальчугана, босого, сидевшего на корточках перед огнем, и старуху, как ему показалось, одетую в какие-то лохмотья и копошившуюся над чем-то в углу. Оконце, – почти сплошь разрисованное ледяными узорами; вместо потолка – серые, обслизлые своды; щелеватый пол; по углам грязные занавески, стол, скамейка, табурет; холодный, сыроватый воздух, клубы пара над котелком, стоявшим на плите, запах кислой капусты, луку и сильный, едкий запах дыма, вырывавшегося порой из-под плиты, – вот что барчонок нашел в подвале.

– Где ты, баловница, столько времени пропадала? – ласково заговорила старуха, обращаясь к Лизе. – Я уж думала, не извозчик ли тебя с ног сшиб… Все я передумала, отчаянная ты этакая!.. А это кого еще привела?

И старуха мотнула головой на барчонка.

– Погоди, баушка, все расскажу… А вот это-то что? А это что? – приговаривала Лиза, с торжествующим видом помахивая чулками и варежками перед глазами старухи. – Видела? А?

– Это откуда же, Лизутка? – не без удивления спросила Дмитриевна.

Лиза той порой очистила на скамейке местечко и предложила барчонку сесть.

– Ах, баушка! Какую музыку я слышала… ай-ай-ай! Трах-трах, бум-бум! – в восторге болтала Лиза, как будто уже позабыв о недавно перенесенных злоключениях.

Отрывочно, сбивчиво, перескакивая с одного на другое, начиная и не договаривая, с различными отступлениями и восклицаниями, Лиза поведала «баушке» о том, как она бежала за солдатами, слушая музыку, как потом устала и руки ее зазябли «до смерти»; как она путалась в незнакомых переулках, плакала и не знала, куда идти; как вокруг нее собрался народ, стали ее расспрашивать, кто-то хотел позвать городового; как, наконец, добрый барчонок купил ей варежки и чулки «заграничные», «первый сорт», как он нес хлеб и вывел ее на Воздвиженскую улицу. Старуха слушала и, взглядывая на мальчика, только покачивала головой.

А Павлик между тем думал: «Господи! да как они тут живут?.. Темно, сыро, тесно… дым глаза выест!..» Вспомнил он свою комнату, чистенькую и светлую, вспомнил блестящие квартиры некоторых из их знакомых, и думы его полетели далее: «Но разве это хорошо? Разве это справедливо?..» И ему становилось все более и более жаль Лизу, ее маму и братишку, и старух, вынужденных жить в таких ужасных трущобах.

– Тебя зовут Степой? – вполголоса спросил он мальчугана, гревшегося у скудного огонька.

– Нет! Меня зовут – Степан Иваныч Лебедев! – отрывисто и самым серьезным тоном возразил ему тот.

Барчонок при этом не мог удержаться от улыбки.

Лицо Степы, озаренное красноватым светом очага, резко выступало из окружавшего его полусумрака и казалось живым портретом на темном фоне. У ног его лежала кошка – белая, с серыми пятнами, лежала, тихо мурлыча и подобрав под себя лапки: в этот зимний, морозный день она, по-видимому, также находила приятным погреться у огня.

– Не хочешь ли с нами пообедать? У нас сегодня щи из кислой капусты со снятками… вку-у-усные! – сказала Лиза, прищурившись, с таким видом, как будто и в самом деле в перспективе ей представлялось очень лакомое, заманчивое кушанье.

– Нет! Я сыт… А что у вас еще на обед? – промолвил Павлик.

Лизутка с удивлением посмотрела на него.

– Больше ничего… А то что ж еще надо? – ответила она.

Павлик в свою очередь с изумлением поглядел на Лизу: у них за обедом обыкновенно бывает три кушанья, а по праздникам даже и четыре, и пирожное обязательно.

– Вы все здесь, в одной комнате и живете? – спросил он.

– Да много ли же нас… пять человек! В таких-то больших подвалах по десяти человек живут… – сказала Лиза.

Павлик вздохнул и поднялся со скамьи, собираясь уходить.

– Ну, спасибо, баринок! Спасибо, голубчик! – заговорила старуха, ласково взглядывая на мальчика. – Спасибо, что привел эту баловницу… И хлеб сам нес… Да еще и варежки ей купил и чулки… Ну, уж, Лизутка, и счастливая же ты!..

– Совсем не за что благодарить!.. Что ж тут такого… – смутившись, отозвался Павлик.

Лиза ничего не сказала ему, но выразила ему по своему благодарность. Она подошла к Павлику, крепко обхватила ему руку около локтя и припала головой к рукаву его пальто: так она обыкновенно ласкалась к матери.

– Прощайте, бабушка! Прощай, Лиза… – говорил барчонок, подвигаясь к двери. – Прощай…

Он было запнулся, но затем с самым серьезным видом, протянув руку Степе, сказал:

– Прощайте, Степан Иваныч!

А тот, продолжая сидеть на корточках, важно пожал ему руку и пролепетал:

– Прощайте! Заходите к нам в другой раз!

На пороге барчонок приостановился и сказал Лизе:

– Да! Я к вам еще приду… непременно!

Теперь в темном проходе, между кадкой и дровами, он легко нашел дорогу: в подвале глаза его уже привыкли к полусвету…

На возвратном пути домой Павлик все думал о том, что он видел в подвале, и тогда же решился помочь Лизе. Все деньги, какие мама дарит ему на картины и на игрушки, и те, что дарит ему отец в день рождения, в именины, на Пасхе и на святках, – он будет отдавать Лизе и ее матери. Он все расскажет отцу, будет просить маму, а уж добьется того, что Лиза с матерью и с братом и с этими бедными старухами оставит темный, сырой подвал и устроится в небольшой, но светлой и теплой квартире. Им всем нужно хорошенько одеться. Лиза станет ходить в училище, и Степа также, – когда вырастет…

Павлик помнит, как он учил заповедь: «Люби ближнего, как самого себя!» И мама объясняла ему:

– Это, значит, голубчик: не желай ближнему того, чего сам себе не желаешь, искренно не можешь пожелать…