Павел Засодимский - Золотая чашка

Жизнь зверей и птиц, жизнь деревьев и цветов, все живое, все близкое и далекое занимало его, будило его воображение и мысль. Тихое и ясное благоухающее летнее утро, с пением и щебетанием птиц, с несмолкаемым жужжанием насекомых, и легкие белые облака, проплывающие по небу, и темная туча, застилающая солнце и в виде черного чудовища поднимающаяся над лесом, яркие молнии и громовые раскаты, стозвучным эхом отзывающиеся по лесу, и буря с вихрем, шумно налетающая на лес, сокрушающая и ломающая деревья и наполняющая гулом и треском лесные чащи, и тихий румяный вечер, золотящий в огне заката зеленые вершины, и синяя звездная ночь, сгущающая тени в лесу, – все говорило мальчику чудным, внятным ему языком. А зимой, когда снег валил густыми хлопьями или поднималась метель, Тимоша, припоминая то страшные, то трогательные мамины сказки, из-за ворот или из окна хаты чутко прислушивался и приглядывался к тому, как Ветер Ветерович разгуливал по лесу и заносил его белыми пушистыми сугробами. И думалось тогда Тимоше: не увидит ли он из-за снега бабу-ягу, едущую в ступе, или мужика, по наущению злой мачехи увозящего в лес на погибель свою милую, любимую дочку. Или: не увидит ли он, как медведь тащит к себе в берлогу девицу-красавицу…

Тимоше уже минуло шесть лет. Он был мальчик небольшого роста, но плотный, здоровый, с румяными щеками, с веселыми, смеющимися ямками на щеках, с большими ласковыми и кроткими голубыми глазами, с густыми белокурыми волосами, светлыми и блестящими, как хороший чесаный лен. Отец редко его подстригал, и поэтому волосы неровными прядями почти закрывали ему уши и падали на лоб.

Зимними вечерами отец уже начинал понемногу учить его грамоте. Жена лесничего, очень добрая, приветливая женщина, подарила однажды Гурьянову для сына книжку с картинками, изображавшими зверей и птиц, корабли, плывущие по бурному морю, горы, дышащие огнем, и какие-то невиданные дворцы и храмы, леса и пустыни далеких стран. Эту книжку, как драгоценность, лесник держал в шкафу под замком, и для Тимоши было истинным праздником, когда отец вынимал книгу из заветного шкафа и давал Тимоше смотреть картинки и объяснял их. Мальчуган полюбил эту книгу и относился к ней так же бережно, с таким же глубоким благоговением, как и отец.

Так до сего дня тихо и безмятежно текла жизнь в хате лесника.

В летнюю пору Григорий Гурьянов почти каждый день объезжал свой лесной участок. Так и в то памятное для него утро пустился он в свой обычный путь по знакомой дорожке, вовсе не предчувствуя, что ждет его вечером, по возвращении домой.

Проводив мужа, Харитина взялась за свое шитье и села на крыльце под навесом, защищавшим ее от солнечных лучей.

В тихом утреннем воздухе уже чувствовалось горячее дыхание наступающего знойного летнего дня. Лес, со всех сторон зеленой стеной окружавший Липняговский кордон, стоял, не шелохнувшись, в своем великолепном летнем убранстве, цветущий, благоухающий, и словно замер в дремотном безмолвии под ясными голубыми небесами. Чириканье птиц в соседнем кустарнике порой смолкало, и было явственно слышно, как где-то дятел долбил дерево. Куры с тихим кудахтаньем бродили по двору и рылись в песке. Медведко лежал в тени у ворот.

Тимоша собирался в лес и искал нож: ему нужно было срезать небольшую вербочку. Он вскочил на лавку и, поднявшись на цыпочки, шарил рукой по полке. На полке было темновато. Шаря по ней рукой, Тимоша как-то нечаянно толкнул локтем чайную чашку, стоявшую на краю полки. Чашка полетела на пол и разбилась вдребезги. Харитина услыхала звон и треск разбившейся посуды и с тревожным видом заглянула в хату.

– Тимошка, ты что тут? Чего разбил? – спросила она и вдруг, всплеснув руками, вскрикнула отчаянным голосом. – Чашку отцовскую? «Золотую чашку!» Ах, ты, пострел! Ах, ты, баловник! Что ты наделал? А?

Тимоша обомлел. Ухватившись рукой за полку и растерянно смотря вниз, он стоял на лавке неподвижно, как статуя, ни жив ни мертв. Солнечный луч, яркой полоской падая из окна, играл на осколках разбитой чашки, и Тимоша, как очарованный, не мог глаз отвести от этих осколков, блестевших на темном щелеватом полу.

– Что ужо отец-то скажет? – в волнении говорила Харитина. – Уж он тебе задаст! Какую чашку-то разбил! А! Подумать только…

Та чайная чашка была, действительно, не простая чашка. Кум, богатый торговец из Карачанова Лога, привез ее Гурьянову из Нижнего в подарок, и эта великолепная чашка считалась редкой дорогой вещью в хате лесника. Чашка была большая и очень красиво расписана цветами и золотом. Из этой чашки никто не пил: она обыкновенно стояла в шкафу. Вчера, как на грех, Гурьянов вынул чашку из шкафа, чтобы показать ее товарищу-леснику, заехавшему к нему на перепутье. Вечером, по отъезде гостя, лесник второпях поставил ее на полку, а утром позабыл о ней.

Тимоша наконец соскочил на пол и сел на лавку, печально понурив голову. Харитина, чуть не плача от досады, подобрала осколки и положила их на стол. Мальчуган опять загляделся на них: эти блестящие осколки погружали его в какой-то тяжелый столбняк.

Вот приедет отец, ужо погоди… Что с тобой сделает, постреленок! – сердито проворчала Харитина, уходя на крыльцо.

В грустном раздумье остался Тимоша. До сего времени он не боялся отца: он знал, что отец любит его. Григорий всегда был ровен с сыном, ласков, никогда не бил его, пальцем не тронул. Но ведь зато Тимоша никогда еще и не совершал такого преступления, как сегодня. Шутка ли – расколоть «золотую чашку»! Он знал, как отец берег эту чашку, как он дорожил ею и сколько раз при нем, при Тимоше, любовался на нее. Если бы даже и мать ничего не сказала, он сам бы понял всю громадность своей вины. А теперь причитанья матери, ее сердитые речи и угрозы еще более нагнали страха на нежную детскую душу. Если бы знать, что отец сделает с ним. Если бы отец побил его, оттрепал за волосы, – беды в том большой еще нет. Но ведь мать не говорит, что ожидает его за разбитую чашку. «Вот ужо воротится отец! – ворчит она. – Что он с тобой сделает!..»

«Господи! Да что же он со мной сделает? Что?!» – спрашивал себя Тимоша и не мог ответить на этот вопрос. Он долго просидел в хате, раздумывая о приключившейся с ним беде. Нежданно она налетела на него, как вихрь, – страшная, непоправимая беда! Если бы склеить чашку! Но где ж ее склеить, когда она разлетелась вдребезги! Никто уже не склеит эту несчастную «золотую чашку». Смотря на блестящие осколки, Тимоша, наконец, почувствовал, что какая-то глухая, ноющая тоска защемила ему сердце. Он невольно тяжело вздохнул. Ему стало невмоготу оставаться одному в избе, и он вышел на двор. А мать увидела его и опять угрожающим, сердитым тоном принялась за свое:

– Погоди, баловник! Вот ужо воротится отец! Погоди-и-и!..

Читать дальше