Павел Засодимский - Золотая чашка

Какие-то неясные, неуловимые шорохи неслись со всех сторон, словно деревья на своем языке, непонятном людям, шептались между собой. Тимошу то вдруг теплом обдавало, словно кто-то невидимый дышал на него, то ему казалось, как будто кто-то проносится над лесными чащами в звездной вышине. Почему же вершины деревьев вдруг начинают вздрагивать и шелестеть листьями, как будто под чьею-то легкой стопой? И страшно, жутко становилось мальчику, когда он иной раз невольно начинал прислушиваться к скрадывающемуся шороху, таинственно, неуловимо расходившемуся вокруг него, – то в темной глубине лесной чащи, то где-то рядом. И Тимоша чувствовал, что теперь лес живет своей ночной жизнью, совсем иной, чем днем.

Наконец, он совсем выбился из сил и в изнеможении прислонился к какому-то толстому, развесистому дереву. Было уже поздно. Те звезды, что мерцали из-за вершин деревьев, теперь уже стояли высоко в небе. В воздухе, напоенном ароматом лесных цветов и трав, порой проносилось свежее дыхание ночного ветерка. Тимошу стало клонить ко сну, голубые глазенки его слипались, волосы лезли на лоб, но он уже не отводил их от лица. Спать! Дома он теперь уж давно бы спал. Ноги подкашивались, голова отяжелела. Но, как ни был измучен он страхами и усталостью, все же смог еще сообразить, что на земле спать нельзя: может наскочить голодный волк или какой-нибудь другой лесной зверь, может змея ужалить. Нужно забраться на дерево.

Тимоша стал шарить руками по неровному стволу, ища какого-нибудь сучка, и, собрав последние силы, вскарабкался на дерево, перебираясь с ветви на ветвь, все выше и выше… Довольно! Теперь можно сесть боком вот на эту толстую ветку и прижаться к дереву. Вот так! Теперь ни зверь не съест, ни змея не подкрадется к нему.

Тимоша дремлет, а мысль его летит к родной хате: что-то теперь делают батя с мамкой? Хватились его, ищут или, может быть, уже спят? Спят куры на своем насесте, спит Медведко на крыльце, спит в своем хлеву Буренка, Серый фыркает спросонок… Все на своем месте, только Тимоша, как звереныш, забился на дерево в глухом лесу. И представляется ему родная хата, та лавка, где он обыкновенно спал. Он чувствует, что голова начинает слегка кружиться, как всегда бывает в те мгновенья, когда засыпает человек. Но вдруг Тимоша вздрагивает, – летучая мышь неслышно, как тень, налетела на него, чуть не коснувшись его лица своими легкими крылами, и в то же мгновенье пропала, потонула во мраке. Тимоше опять стало жутко впотьмах; он беспокойно заворочался на своей ветви и крепче прижался к дереву. Немного погодя дикий жалобный крик, подобный стону, пронесся в ночном безмолвии: то в лесной чаще прокричал филин. Потом, уже впросонках, Тимоша слышал, как неподалеку от него какая-то ночная птица громко защелкала клювом.

Мальчик не мог заснуть как следует, и всю ночь провел в тяжелом полузабытьи. Раз он едва не упал с дерева: ему почудилось, что он – дома, лежит на лавке, – захотелось потянуться, порасправить ноги. Еще ладно, что скоро опомнился и не выпустил ветви из рук… Уже перед утром, когда серые предрассветные сумерки сменяли ночную тьму, Тимоша в полудреме, с усилием полураскрыв глаза, видел, что какой-то зверь, не то лисица, не то волчонок, прошмыгнул под деревом, остановился на минуту, как бы к чему-то прислушиваясь, и скрылся в чаще. Это был тот час, когда дрема с особенной силой овладевает человеком. Тимоше страшно хотелось спать, до того, что даже появление зверя под деревом уже не смутило его.

Когда совсем рассвело, золотисто-розовая полоса засветилась на востоке, зачирикали и заперекликались птички, Тимоша решился спуститься с дерева, – и тут же у кочки, поросшей высоким красивым папоротником, мальчуган прилег и моментально заснул как убитый.

Мальчик спал долго и крепко, проснулся поздно, когда солнце стояло уже так высоко, что лучи его сначала совсем было ослепили заспанные Тимошины глаза. Проснувшись, Тимоша увидел, что на рукаве его холщовой рубахи спокойно сидела черная бархатистая бабочка и яркий солнечный луч играл на ней.

Тимоша невольно загляделся на нее, – эта красивая черная бабочка резко выделялась своими темными бархатистыми крылышками на белом рукаве его рубахи.

Не сгоняя бабочку, он осмотрелся кругом. Теперь, при веселом дневном свете, опять хорошо было в лесу, который он так любил в летнюю пору. И позабылись все темные страхи, пережитые им в предшествующую ночь, позабылись на мгновение печальное настоящее и неизвестное будущее.

Зеленая даль, казалось, вся была пронизана золотом солнечных лучей. Птички пели, жужжали насекомые. Тимоша посмотрел вверх. Толстое развесистое дерево, приютившее его на ночь, было старым почтенным вязом. Вон и та ветвь, где он ночью томился в полудреме. А теперь он подкрепился сном, приободрился и с черной бабочкой на рукаве продолжал лежать и нежиться под тенью гостеприимного вяза. Наконец ему захотелось пить, надо было поблизости поискать воды.

Тимоша пошевелился, бабочка неторопливо вспорхнула, трепеща крылышками. Мальчик пошел следом за ней. Черная бабочка летела вперед – в голубую сияющую даль. Он шел за ней, и бабочка скоро привела его к ручью. Тут Тимоша в изумлении остановился. На берегу ручья, в тени плакучих ив, была целая туча таких же черных бабочек, как его знакомая. Иные из них сидели на траве, другие перелетали с места на место, кружась и порхая взад и вперед, – то вверх, то вниз. Ручей был неглубок: песчаное дно виднелось как на ладони; серые камни, подернутые зеленовато-бурым мхом, торчали из воды. Место было глухое, пустынное. Тимоша вволю напился прозрачной студеной воды, выкупался. Бабочки продолжали кружиться в синем воздухе, перелетая с места на место. Две-три бабочки не отставали от мальчика во время купания и каждый раз, как он показывался из воды, садились ему на плечи и на грудь.

Простившись с черными бабочками, Тимоша опять тронулся в путь-дорогу. Куда – он и сам не знал. Идя по лесу, Тимоша думал: «Что-то теперь дома? Что батя делает? Что делает мать? Ищут ли его?» От этих дум и от воспоминаний о родной хате взгрустнулось Тимоше. «А что, если бы я вернулся домой?» – спросил он себя. Но нет! – там на столе лежат эти ужасные осколки… И Тимоша не знает, что сделает с ним отец за разбитую чашку. Он помнит угрожающие взгляды матери, ее многозначительное покачивание головой, в его ушах все еще звучат зловещие слова: «Ужо, погоди! Вот приедет отец!..» Нет, уж лучше идти дальше!

Тимоша, однако, незаметно изменил направление и опять шел в ту сторону, откуда светило солнце. А солнце в то время светило с полудня, и наш странник, значит, с запада повернул на юг. Тимоша сильно проголодался: ведь у него со вчерашнего обеда маковой росинки не было во рту. Он наелся дидля (довольно высокое трубчатое растение, сладковатое на вкус. Деревенские ребятишки едят его, а также делают из него свистульки), а потом нашел большой малинник, весь усыпанный ягодами; знать, деревенские ребятишки еще не забирались сюда. В лесу стало жарко, душно. Несколько раз Тимоша садился отдыхать и ложился наземь в тени деревьев.