Андрей Зарин - Потеря чести. Трагическая история

Патмосов сбросил швейцару шубу и стал подниматься по лестнице. Швейцар позвонил снизу. На площадку лестницы выбежал Колычев – отец, бледный, взволнованный.

– Что с ним? Что случилось? Рассказывайте! – Колычев схватил Патмосова за руку, повлек через анфиладу комнат и остановился в маленькой гостиной. Красный свет фонаря смягчал бледность его лица.

– Что с ним? Все, все! По порядку!

Патмосов коротко рассказал все, что проглядел, и затем страшную развязку.

Старик упал на диван как подкошенный и закрыл лицо руками. Хриплый стон вырвался из его груди.

– Все! Сразу все! И сын, и доброе имя! Едем! – Колычев – старик быстро поднялся. Лицо его стало спокойно и решительно. – Куда мы поедем?

– Сейчас к нему на квартиру, потом в сыскное. Я уже послал туда своего помощника.

– Тогда скорее!

У подъезда уже стояла собственная лошадь Колычева.

– Надеждинская улица. Это рядом.

Через три минуты они были у подъезда и звонили. Швейцар отпер дверь и почтительно вытянулся.

– Сын вернулся?

– Никак нет еще! – ответил швейцар.

Старик почти взбежал по лестнице. Патмосов едва поспевал за ним.

Им отворили тотчас, и едва они вошли, как к ним выбежала жена Колычева.

Это была молодая женщина с прекрасным лицом. Теперь лицо это было бледно и искажено страхом, большие глаза припухли и были красны от слез.

– Папа, что с Мишей? – бросилась она к старику и, увидя Патмосова, отшатнулась. – Это вы говорили по телефону?

– Я, – глухо ответил Патмосов. – Я прошу вас не волноваться, но мы боимся за него. Он… он сильно проиграл и в отчаянье. Если он приедет…

– О, я не отойду от него. Я успокою его!

– Мы его теперь поедем искать!

– Господи! – вдруг с отчаянием воскликнула молодая женщина. – С ним револьвер! Он всегда его берет с собою.

Патмосов на миг потерял самообладание.

– Не будем терять времени! Едем! – воскликнул он и бросился на лестницу.

Теперь Колычев – отец бежал за ним. Они вскочили в сани.

– На Офицерскую! – сказал Патмосов.

– Гони вовсю! – крикнул Колычев, и сани помчались по пустынным улицам.

– Как мы его найдем?

– Только случаем, – ответил Патмосов. – Я велел своему помощнику оповестить полицию, а та – гостиницы, но это нельзя сделать так скоро. Для быстроты я просто приказал арестовать его. Там же выясним остальное, лишь бы перехватить момент!

Сани летели, как ветер.

Вот и Офицерская. В сумраке ночи вырисовалось неуклюжее здание Казанской части. Над подъездом сыскного отделения тускло горел фонарь.

– Стой! – крикнул Патмосов.

Швейцар открыл дверь.

– Кто дежурный?

– Расовский, Карл Эмильевич!

– Семен Сергеевич приехал?

– С час времени!

Патмосов и Колычев поднялись на третий этаж, быстро прошли по пустому коридору и вошли в дежурную.

У телефона стоял Пафнутьев. Дежурный чиновник поднялся навстречу.

– А, Алексей Романович! – приветствовал он Патмосова.

Колычев – отец бессильно опустился на скамейку. Патмосов поздоровался с чиновником и спросил:

– Ну, что сделали?

– Как вы приказали. Да скоро, видите ли, не сделаешь. Вот сейчас еще Семен Сергеевич с Васильевской говорить будет. И тогда все. Надо будет ждать.

В этот момент Пафнутьев взял трубку и заговорил:

– Васильевская часть? Так! Говорят из сыскного. Сейчас оповестите по всем участкам, чтобы обошли все гостиницы и, если в какую из них приехал с полчаса назад господин, блондин средних лет, хорошо одетый… Да! Немедля арестовать, обыскать и дать знать сюда! Поняли?.. Да! да! да! Немедля!

Пафнутьев повесил трубку и обернулся к Патмосову.

– Все части оповестили, а что же дальше?

– Ждать.

– А откуда они выехали? – спросил дежурный.

– Из купеческого.

– Угол Графского и Фонтанки! Так. А не спросить ли, Алексей Романович, по ближайшим гостиницам? А?

– Понятно, можно. Только в таких случаях обыкновенно, когда человек придет в себя, то оказывается уже на другом конце города. Спросите!

– Гостиница» Москва».

Телефон заработал…

Время шло томительно медленно.

Колычев – отец сначала сидел, потом вскочил и начал нетерпеливо ходить по коридору.

Патмосов сидел неподвижно, в сотый раз думая, что, не отвернись он тогда, и он поймал бы их за подменой колоды.

Вдруг зазвенел телефон, и в тишине пустых коридоров этот звонок отозвался чем‑то страшным и зловещим.

Патмосов вскочил. Колычев в один миг очутился в дежурной комнате.

Дежурный снял трубку. Наступили томительные мгновения.

Он слушал и говорил:

– Так. Так. Так.

Потом повесил трубку и обратился к Патмосову:

– Полчаса тому назад в» Варшавской» гостинице застрелился господин Колычев.

– Туда! – закричал истерически отец и побежал из сыскного.

Патмосов едва поспел вскочить в сани.

– К Варшавскому вокзалу! В» Варшавскую» гостиницу! Гони! – закричал Колычев, и они снова помчались. Лошадь фыркала, разбрасывая пену, и казалась несущимся облаком.

– Застрелился! Застрелился! – бормотал старик, то кутаясь в шубу, то распахиваясь.

Патмосов молчал. Старик опять бормотал:

– А что же и сделать! Вдруг шулер! Директор банка! А? А растрата есть? Есть растрата?

– Надо думать, нет!

– Эх, Миша, Миша! И какая голова был! Какое сердце! Эх! – и старик весь содрогнулся.

– Подъезд направо! Стой! – сказал кучеру Патмосов и потянул его за кушак.

В гостинице уже была полиция, коридорные и швейцар были растеряны. Управляющий был бледен и чуть не плакал.

– И что это за напасть! – жаловался он. – Месяца не проходит, чтобы кто‑нибудь не застрелился!

– Где, где? – страшным шепотом спрашивал Колычев, идя по коридору.

– Сюда пожалуйте!

В номере собрались пристав, околоточный и доктор. Городовой стоял у двери и отгонял любопытных, которые вышли их кухни, из соседних номеров по коридору.

– Это отец! Пусти! – приказал Патмосов городовому.

У преддиванного стола, в кресле, неуклюже перегнувшись через ручку, полулежал труп Колычева. Расстегнутая сорочка была вся смочена кровью, в свесившейся руке был зажат револьвер. Лицо его было безмятежно спокойно.

На столе лежали записная книжка, бумажник, кошелек, часы с цепочкой, два перстня и карандашом твердым почерком написанная записка:

«В бумажнике – 6 700 рублей, в кошельке – 175 руб. 60 коп. и два купона. Часы и цепочка. Кольца с изумрудом и с бриллиантом. В смерти никого не винить. Жить не мог после позора, но совесть моя чиста. Колычев, Михаил. Надеждинская, 34».

Колычев – старик подошел, всплеснул руками и простонал:

– Миша! Миша, голубчик! Что ты сделал?

Околоточный поддержал его и опустил в кресло.

Самоубийство Колычева в свое время наделало шуму, особенно в среде игроков. Имя его было очищено от позора, но молодая жизнь погибла, и не всякий узнал истинную подкладку этого темного дела.