Давид Шраер-Петров - Ущелье геенны

Мы репетировали в кабинете-библиотеке. Актеры располагались посредине. Музыканты сидели на стульях, приставленных к стеллажам. Зрители и дублеры сбились в кучу на кожаном диване весьма почтенного возраста. Подозреваю, что «времен Очакова и покорения Крыма», — до того сморщенной была его белесая слоновья шкура. Гомер слушал, уставившись на Лию. Она остановилась. То есть перестала задирать в пляске голые дразнящие ноги и распевать залихватскую одесскую песню: «Гоп са смыком эта буду я…», сочиненную из смеси еврейских и русских жаргонных слов. А до того, как перестала распевать, она (Катюша) кокетничала с Беней (Арамом), призывно покачивая бедрами. Остановились и другие актеры. Оркестранты перестали играть. Гомер подошел к Лие, взял ее за руку и прочитал любовные стихи (потом мы узнали, что это из Кавафиса):

Прочитал, глядя на Лию, лицо которой освещало красно-георгиновое, уплывающее за колокольню солнце. Прочитал стихи, держа Лию за руку, а потом поцеловал ее длинные пальцы с красными виноградинами ногтей. Она сказала: «Спасибо». И поцеловала Гомера в щеку.

Муж Лии, Исав, никогда не засиживался на репетициях, хотя тоже был яростным фанатом нашего театра. И, конечно же, верил в сценическую звезду своей жены. К сожалению, ему всегда было некогда. Он вечно спешил. В спешке забегал на репетицию, в спешке исчезал, в спешке ел, пил, спал. Наверняка, и целовал жену в спешке. Зато никто не мог так мгновенно слетать куда-то в даль собачью, чтобы достать нужный кусок картона для декорации или фонарь для световых эффектов. Фонарь с желто-сине-зелено-красными фильтрами. Или невероятного фасона парик. Словом, всяческий реквизит, который именно сейчас, немедленно, требовался гениальному режиссеру Араму для воплощения новейшей его сценической идеи. Исав выслушивал просьбу, звонил кому-то, мчался куда-то, доставал все необходимое и мгновенно исчезал по своим делам, направленным на добычу деньжат и продуктов для семьи. Он, как правило, вечером заезжал за Лией и маленьким Сидом на своих «Жигулях»-шестерке, которыми очень гордился, подрабатывая, к тому же на них, как нелегальный таксист. Заодно подвозил кого-то из нашей семьи или всех вместе. Мы жили на остановку ближе, чем Исав, Лия и маленький Сид. Мы — у метро «Аэропорт», они рядом с «Соколом». Исав был невысоким темноволосым крепышом. Он сгорал от переизбытка энергии. В самый лютый мороз носился по Москве без шапки и с распахнутым воротником рубахи. Волосы выползали из-под рубашки, как дым из жаровни. Исав обожал свою Лию и своего маленького Сида.

Арам и Лия были близнецами. Оба яркие, красивые, горячие, цыганистые. Как породистые арабские кони, готовые сорваться, услышав сигнал, и мчаться по беговому кругу под рев трибун до самой победы. Мы все были так увлечены театром, так заняты повседневными грошовыми заработками, так поглощены непрерывной упорной борьбой за получение выездных виз, что поначалу не заметили влюбленности Гомера и Лии друг в друга. Конечно, мы видели, что Гомер все чаще и чаще приходит на наши репетиции, вступает с Арамом в обсуждение пьесы, написанной режиссером на основе рассказов Бабеля, словом, день за днем все больше становится нашим коллегой. Он был щедрым малым, этот переводчик с греческого языка. То в морозный день притащит пакет, набитый горячими «с пылу, с жару» пирожками, купленными у метро, то в июльскую жару принесет охапку «эскимо» на палочке для всей труппы, то подарит каждой актрисе букетик ландышей. Но постепенно мы стали замечать, что Гомер и Лия все чаще застывают в каком-нибудь углу нашего «репетиционного зала» и говорят-говорят-говорят — о чем-то наверняка хорошем и романтическом, потому что бесперерывно улыбаются, иногда касаясь пальцами плеч, щек, рук друг друга. Это все всплывает в воспоминаниях теперь, когда история пришла к абсолютному концу. Так бывает очевиден исход грозы: потемнело, налилось, засверкало, отгремело, излилось, утихло… Или: потемнело, налилось, засверкала молния, дом сгорел от пожара. А тогда? Слишком тяжела была наша жизнь в отказе, чтобы присматриваться к чьим-то мимолетным увлечениям. Если кому-то что-нибудь даже и увиделось.

Наверняка они говорили о возвышенной любви. Но и о реальной жизни говорили.

— Лия, вы замечательно играли сегодня.

— А вчера?

— И вчера.

— А позавчера?

— Каждый день.

— Если каждый день играть одно и то же, надоест смотреть.

— Мне никогда не надоест.

— Что значит — никогда?

— Лия, вы любите Исава?

— Он мой муж и отец Сида.

— Я буду вашим мужем и отцом Сида.

— Это убьет Исава.

— А так погибаем мы оба.

— Что будет с Сидом?

— Я усыновлю его.

— Но для этого мне надо развестись с Исавом.

— Конечно! Лия, любимая! Ты разведешься. Мы поженимся, и я усыновлю Сида.

— Исав на это не согласится!

— На развод?

— И на развод, и на усыновление. К тому же придется забирать документы из ОВИРа. И мне, и Исаву. И переподавать на выезд с самого начала. Ты меня любишь, Гомер?

— Очень!

— Тогда все можно сделать. Я разведусь с Исавом. Мы поженимся. Нам пришлют новый вызов из Израиля. Мы подадим на выезд втроем: я, ты и Сид.

— Я люблю тебя, Лия.

— И я тебя, Гомер.

— Пускай Исав уезжает, а мы останемся здесь.

— Ты не хочешь ехать с нами?

— Я вообще не хочу уезжать. Я хочу жить в России, переводить с греческого на русский, любить тебя. Это все, что мне нужно, Лия.

Думаю, такие разговоры происходили у них нередко. Разговоры разговорами, а любовь любовью.

Пьеса по рассказам Бабеля была поставлена в сентябре восемьдесят второго. Кажется, так. Потому что потом наступили последние годы «отказного» нашего существования, еще более безнадежные. Да, пожалуй, наш театр помогал отказникам выжить. Пьесу мы играли на разных квартирах, кочуя по Москве со всем реквизитом. Знали об этом власти? Не сомневаюсь — знали. Почему же делали вид, что не замечают? Время было сложное: Афганистан, где бесславно увязли советские войска, хронические неурожаи, вынуждавшие просить Америку и Канаду поставлять в СССР зерно, какие-то глубокие разногласия между ЦК и КГБ, да и внутри каждой из этих дьявольских организаций. Словом, власти запихнули нас в мешок отказа и ждали подходящего момента, чтобы выслать в Сибирь или продать, получив за это какие-то неслыханные барыши. А пока наш подпольный театр продолжал существовать. Арам приступил к постановке пьесы Петропулоса «Давид и Голиаф», переведенной с греческого Гомером. Вполне понятно, что Арам играл Давида, а Лия — его возлюбленную, Авигею, жену богатого и злого Навала, которого Г-сподь покарал смертью. Покарал смертью, а жену его Авигею отдал Давиду, победившему злого Голиафа. Такой вот мифологический сюжет, отчасти совпадавший с реальностью, репетировала наша труппа. Правда, Исав был добрый, а не злой. К тому же он так любил Лию и Сида, что пересиливал свою ревность. Поскольку Гомер не собирался уезжать, а Лия твердо решила эмигрировать, то не было смысла затевать развод.

Читать дальше