Владимир Короткевич - Идиллия в духе Ватто

— Покажи мне свои работы.

Он даже с какой-то радостью раздвинул шторы.

И она невольно подалась назад: с полотна, стоявшего перед ней, лился такой тревожный красный свет, что хотелось закрыть глаза.

Она поняла, что этот отблеск угрожающего не мог быть обычной зарей.

Все было просто: насыщенное красным небо, багровое отражение в спокойной воде, склонившаяся под собственной тяжестью камышинка, перечеркнувшая горизонт. Становилось жаль чего-то, что-то угрожало, зарождалась в сердце неумолимая любовь.

— Это называется "Родина", — сказал он.

— Так еще никто не сумел, — сказала она.

— А вот еще.

Она увидела скособочившийся угол дома, окно, из которого, как флаг, вырывалась форточка, — видно, по комнатам гулял сквозняк, — двух собак, которые пили воду из продырявленного водостока. В стороне третий пес, испуганно озираясь, рыл себе в земле нору.

— Это называется "Война"? — спросила девушка.

— Да.

Потом была безграничная гладь воды, всемирный потоп, а над ним юноша, вздымающий на руках потерявшую сознание девушку. Вода все прибывала, и на лице юноши можно было прочитать: "Любимая, дыши, пока мои губы не скрылись под водой". И еще будто читалось: "Я не боюсь тебя, бог! Потому что я человек. Даже перед смертью".

Потом были другие полотна: люди с натруженными руками, шахтеры, крестьяне, молодые или старые, добрые или злые, но все — человечные.

— Я ненавижу смерть, — сказал он, — я ненавижу ее.

— А как ты сражаешься с нею?

— Смотри.

На новом полотне был лес, светло-зеленый, пронизанный солнцем папоротник. И в нем, будто в зеленых облаках, будто совсем не касаясь земли, столкнулись два могучих коня, сцепились в последней схватке два всадника.

Это было выполнено с такой дикой экспрессией, с таким драматизмом, что помимо воли приходила мысль: один из них, тот, что в черном, никуда не убежит.

Это Ян Прекрасный добивал Болотного Властелина.

Девушка вздохнула:

— Ты знаешь, что ты гений?

— У меня нет времени для того, чтобы стать им.

И, опустив штору, словно отрезал:

— Спи.

— Подожди, я еще побуду с тобой… Немножко. Я не хочу спать.

— Хорошо, — у него загорелись глаза. — И я тоже.

Они еще около часа разговаривали. И это были воспоминания, слова о прошлой любви, о том, что каждый из них пережил потом.

После этого он отбросил угол одеяла, поправил прохладную простыню, взбил подушку.

— Укладывайся. Я у соседа, за стеной. Его нет. Если что — постучи.

Она вопросительно смотрела на него. Он поставил на ночной столик графин с водой, тарелку с яблоками.

— Пижама в шкафу, если хочешь.

Лицо его казалось каменным. Он взял из шифоньера бритвенный прибор, попрощался и вышел.

Она лежала и долго ждала. Он не вернулся.

А в это время он постучал в комнату третьего соседа и сказал ему:

— Ты просил у меня бритву?

Добрые голубые глаза под белыми ресницами замигали:

— Когда? А-а… хорошо, мне как раз она нужна.

Он отдал бритву и ушел в соседнюю комнату.

Погасил свет, вытянулся под одеялом, чувствуя себя поверженным великаном.

Во мраке плыло перед ним белое лицо, призывные тени глазниц, голые руки поверх одеяла.

"Вот упали на пол туфли. Вот она легла. Вот ее глубокий вздох. Господи, как я люблю, как желаю ее! "

Он от боли стиснул зубы.

"Люблю… И убиваю. Нет, она молодая, здоровая. Эти годы пролетели для нее стороной. Она еще может стать счастливой, иметь друга, детей… "

Снова вырастал в душе страх.

"Как будто приступ? Выбить окно? Нет. Ошибка. Хуже всего, что его так и не было в этот день. Только предчувствие. Может, я преувеличиваю? Может, пойти к ней?"

Он чиркнул спичкой. Трепетный огонек выхватил из темноты точеную, почти безволосую, красивой формы руку.

"Жить бы тебе и жить, рука…"

В темноте мигал огонек папиросы. Какое-то подобие равновесия родилось в сердце.

"Пойти? Нет".

Так они лежали без сна, каждый в своей комнате. Только узкая перегородка. Но все равно что океаны.

"Работать, работать, работать. Только работать. Это единственное".

Вспыхивал красный светлячок.

"Смерть, я не боюсь тебя! Я бросаю тебе вызов. Я человек… Хотя сегодня, как грубое животное, оттолкнул ту, которую на руках бы носил всю жизнь… Но я же люблю ее. Я люблю ее, люблю, люблю!.. "

Он лежал, глядя в темноту. А на ночном столике неутомимо тикал будильник, отбивая бег времени.