Николай Дежнев - Любовь

К обеду старик возвращался домой, садился на табурет в белой, очень простенькой и чистенькой кухоньке и, положив перед собой легкие, в коричневых пятнах, руки, чинно ждал, когда Александра подаст ему тарелку супа. Аккуратно зачерпывая прозрачную жидкость, он подносил ложку ко рту, держа ее над куском хлеба так, чтобы случайные капли, падая, впитывались в мякиш. Поев и утерев усы и рот салфеткой, старик брал газету и устраивался в комнате на диване.

— Почитаю немного…

— Читай, Петрович, читай. — Александра прикрывала дверь. А минут через пять заходила снять с его носа сползшие очки и укрыть пледом: старик спал как ребенок, тихо и светло.

Иногда приезжал с семьей сын. Александра с невесткой занимались обедом, а мужчины шли в парк. Сын играл в волейбол, а Петрович сидел на скамейке и смотрел за внуком, гонявшим вокруг на трехколесном велосипеде и ни в каком присмотре не нуждавшимся.

— Деда, а деда! Ты бабу Шулу любишь? — Васька сделал круг и нажал на дребезжащий звонок.

Петрович наклонился к малышу, погладил его сухой, сморщенной ладонью по курчавой голове.

— Люблю, Васенька, люблю.

— А мама говорит, ты ее жалеешь…

Отобедали. На город спустился вечер. Легкий августовский туман, предвестник осени, лег на землю. Молодые уехали, Александра, нахлопотавшись за день, ушла спать, и старик остался на кухне один. Он долго сидел, пусто глядя перед собой, потом встал, стараясь не шуметь, открыл буфет и достал начатую бутылку кагора. Налив себе рюмку, подошел к окну и так замер, глядя вниз, где за трамвайными путями горели в сквере фонари. На холме, за озером, темнел силуэт сложенного из бревен терема, к которому они с Васькой давно уже собирались сходить.

«Деда, а деда! Ты бабу Шулу любишь?..»

С войны, если не считать контузии, он вернулся целым и невредимым. Только вот к изначальной животной радости, что выжил, примешивалась какая-то душевная пустота. Ему казалось, что вся жизнь прошла там, до войны, и как дальше жить, было неясно. В то время ему часто вспоминалась Анюта. Несколько раз на улице он бежал, нагоняя прохожих женщин, но каждый раз обознавался. Умом он понимал, что прошли годы, трудные и беспощадные, но все же видел и искал ее прежнюю. Анюта вспоминалась и потом, но уже не было у него той боли потери, того безумного желания-надежды встретить ее. От старого дома у Пресненской заставы остались одни развалины. Петрович стоял, смотрел на груду битого кирпича и понимал, что у него нет сил начинать все сначала…

С Александрой они сошлись просто, обыденно, без особых иллюзий и взаимных признаний, а когда она забеременела, расписались. Теперь, оглядываясь назад, он с трудом мог различить прожитые годы. Все слилось, и казалось, что все понедельники слиплись в один большой понедельник, за которым шел такой же тягучий и бесконечно длинный вторник… А теперь вот воскресенье, неделя кончается. Он удивился, как давно живет на белом — свете.

«Но ведь люди живут долго…»

Петрович улыбнулся в усы. Потом ему вспомнилось, как втроем они ходили в Парк культуры, катались на водном трамвайчике по Москве-реке. Сын сидел рядом, у борта, а Александра напротив, и они плыли под мостами. Он увидел Александру на пыльной, белой от солнца дороге: она стояла в красном, в горошек, сарафане, и было это в то лето, когда они ездили в деревню к ее тетке. Петрович вспомнил тот день, вспомнил все, до удушливого запаха сеновала и далеких звезд, смотревших на них через дырявую крышу. А наутро они поднялись рано и пошли за грибами…

Петрович опустился на табурет, налил себе вторую рюмку. Внизу прогромыхал трамвай. Воровато поглядывая на кухонную дверь, старик достал из кармана длинный мундштук и, разломив пополам сигаретку, закурил. Он сидел так долго, а когда встал, пол заходил у него под ногами. Ведя рукой по стене, Петрович прошаркал в комнату и остановился у дивана. Александра спала, и лунный свет освещал ее лицо. Оно казалось Петровичу бледным, окаменелым.

— Саша! — позвал он.

Александра не шелохнулась.

— Саша! — Старик наклонился, прикоснулся к ее плечу.

— А? Что? — Она встрепенулась, села на диване. — Тебе плохо, Петрович?!

— Нет, нет, спи… Это я так. — Он пересек комнату, опустился на кровать, разделся и, откинувшись на подушку и уложив ноги, натянул на себя одеяло.

— Опять ведь курил… — пробормотала Александра, засыпая.

— Спи, Саша, спи… — Петрович закинул руки за голову и принялся смотреть в окно, где над крышей соседнего дома висела полная луна.