Алекс Маркман - Исповедь нераскаявшегося

Меня били после этого крепко. Я им пригрозил, что все расскажу на суде: – как они меня из тюрьмы выпустили, как я Калмыка убил, как меня бьют. И мой следователь по особо опасным делам заспешил. Дело по убийству Калмыка, которое против меня возбудили, вскоре прекратили за неимением доказательств и еще потому, что у меня было неоспоримое алиби: я сидел в это время в тюрьме. Мне предъявили обвинение в убийстве двоих людей, вооруженном ограблении и массе отягчающих обстоятельств, в особенности отказ помогать в расследовании. Я многое рассказал, взяв вину на себя: рассказал, как я бросил старуху в кресло, как она умерла от страха, как я убил хозяина дома, завернув кусок лома в тряпку. На многие вопросы я отказался отвечать. Суд был при закрытых дверях. Мне, конечно, дали вышку. Ну, вот и все про меня, не хочу больше ничего рассказывать. Я очень устал. Есть у меня к вам одна маленькая просьба, батюшка. Можно вас попросить? Так, пустяк.

– Попроси, – сказал я. – Я постараюсь сделать все, что в моих силах.

– Позвоните Миле, после того, как меня расстреляют. Скажите, что я попросил ее передать вам кое-что. Вам это может быть интересно.

Я согласился, и он дал мне ее телефон. Вдруг он спросил: – Вы верите, батюшка, что есть другой мир?

– Верю, – сказал я.

– Может такое быть, что я с Милой встречусь там где-нибудь? – снова спросил он. Я отвернулся и сказал: – Не знаю.

Андрей лег на кровать, вытянулся и закрыл глаза. Он и в самом деле сильно устал. Я постучал в дверь и охранник выпустил меня.

Я покинул тюрьму с камнем на сердце. Я дал слово не разглашать ничего из того, что он мне сказал, хоть исповедью это и не назовешь. Но тогда я молчаливо посылал его на смерть. Не он же убил тех, кто собирал деньги на церковь! Но у меня не было другого выбора. Я сдержал слово, и когда прочел в газете об исполнении приговора, позвонил Миле на работу и сказал, что беседовал с Андреем в камере, когда он был еще жив. Я ей также сообщил, что Андрей попросил ее кое-что мне передать. – Не смогли бы вы прийти к нам в церковь? – спросил я ее. Она согласилась, пришла в воскресенье, очень печальная, а на голове – траурный платок. Она передала мне небольшой тугой сверток бумаги.

– Что там? – спросил я ее. Она пожала плечами и тихо сказала: – Андрей как то раз передал мне этот пакет, и попросил спрятать надежно. Потом я вдруг получаю от него письмо, когда он был в тюрьме, чтобы я этот пакет отдала тому, кто от его имени этот пакет попросит. Вот, я и отдаю, уж вам то я доверяю.

– Если у вас когда-нибудь родится ребенок – сказал я ей – принесите его ко мне на крестины. – Я вас очень прошу. – Она согласилась. А когда она ушла, я разорвал пакет. Там были деньги. Я их пересчитал – почти восемь тысяч, всего около сотни не хватило. Что было делать? Нести в милицию? Чтобы потом потянулась цепь расспросов, новое следствие, где церковь замешана? И я оставил эти деньги для церкви. Ведь это так Андрей распорядился, и я должен был выполнить его последнюю просьбу. Это были деньги наших прихожан, в церкви они и остались.

Я часто спрашивал себя: что было сделать правильнее? Сдержать слово, как сделал я? И послать человека, не виновного в убийстве во время ограбления, на смерть, и оставить подлинных убийц на свободе? Или нарушить слово и все устои морали, и рассказать следствию правду? Тяжелая это ноша – послать человека на смерть, когда спасти его было так просто.

На этом рукопись заканчивалась. Я отложил ее в сторону, но уснуть не мог. Какие-то странные мысли одолевали меня, а когда я открывал глаза, мне казалось, что усталые тени ползут по полу, стенам и потолку. А когда рассвет стал могучим дыханием выдувать сумерки ночи, я увидел, как Арсений Тимофеевич бесшумно прошел на кухню, стараясь никого не будить, и стал там возится, не зажигая света. Я пришел к нему и сел на стул.

– Не спится? – с улыбкой спросил меня Арсений Тимофеевич.

– Нет, не спится. Прочел я рукопись.

– Ну, и как?

– Очень интересно.

– Хотите кофе? – спросил он меня. – У меня очень хороший, из Германии. Люблю поутру взбодриться. Я сейчас встаю рано, с годами сна требуется меньше, а может тело чувствует, что меньше времени остается видеть мир Божий и дорожит каждой секундой.

– С удовольствием выпью чашку – согласился я. – А вы не в курсе дела, что стало с Милой?

– О, с Милой – отозвался Арсений Тимофеевич. – Она, по его словам, пришла крестить ребенка через два года после этого посещения. Батюшка пригласил ее и, не вдаваясь в подробности, сказал что Андрей не был убийцей двух членов семьи, которые собирали деньги на церковь. С тех пор она ставила Андрею свечку в церкви каждый год, в то самое число, когда она говорила с батюшкой в первый раз. Андрей для нее умер в этот день. А как то раз она пришла, поставила свечку, подходит к батюшке, и говорит: – Я очень больна. Это, наверное, последний раз, что я к вам прихожу. – И в самом деле, она больше не приходила. А батюшка вскоре отошел от церковных дел, он умер несколько лет спустя. Все жаловался что тяжело ему на сердце. – Арсений Тимофеевич вздохнул, отхлебнул кофе, и задумчиво сказал: – Суета сует. Все суета. Да. Все суета.