Андрей Войницкий - Резиновое солнышко, пластмассовые тучки

— Тебя ебет? — отозвался он.

— Коз-зел, — сказала она и, обернувшись, ушла.

Горик шумно высморкался кровавой соплей.

— Улыбнись, козел. Ты их еще сделаешь, — сказал он двойнику в зеркале. Тот был мрачным.

И козел улыбнулся. А потом еще раз сплюнул кровью.

Идти домой не хотелось, но больше было некуда.

Горик открыл ключом дверь, шагнул в пыльную полутьму бесконечного коридора, заваленного по бокам тумбочками, старыми матрацами, поломанными черно-белыми телевизорами, велосипедами без колес — всем тем, что уже не пригодится, но выкинуть жалко — прислушался. Было тихо, только из кухни доносился едва слышимый голос матери. Она что-то напевала по-армянски, что-то печальное. Захлопнув дверь, Горик пошел на кухню, маневрируя между пылящимся у стен коридора хламом.

В кухне было темно и душно. Мать по своему обыкновению завесила окно старым клетчатым покрывалом и зажгла керосиновую лампу, которая светила тускло, но зато воняла неимоверно.

Мать сидела за столом и, подперев траурное лицо черными ладонями, медитировала на бутылку водки. Водки в бутылке осталась ровно половина рядом с бутылкой стояла перевернутая вверх дном кастрюля, а на ней чадила к потолку керосиновая лампа.

Горик первым делом потушил лампу, снял покрывало с окна, пустив в комнату солнечный свет, и открыл форточку. Мать не протестовала, лишь отхлебнула водки из горлышка бутылки. Под кастрюлей, на которой стояла лампа, что-то жалобно пискнуло, кастрюля чуть шевельнулась. Горик снял с кастрюли лампу, затем снял кастрюлю с черного котенка. Освобожденный котенок тут же спрыгнул со стола и скрылся в коридоре. Горик не стал выяснять, с какой целью мать заточила бедного зверя в домашней утвари. Логически обосновать поступки пьяной матери было невозможно. Она и в трезвом уме не отличалась рациональностью мышления.

— Пришел таки… — заговорила мать, наконец заметив Горика, — всегда приходишь… каждый день…

— Я тут живу, — объяснил Горик, заглядывая в кастрюли на плите. В одной из них он нашел плов. Плов был без мяса, но зато с рисом.

— А ты чего не на работе? — полюбопытствовал Горик, насыпая себе плову.

— Нету работы, — отозвалась мать, прикладываясь к бутылке. — Есть те… Ходят… И эти… Тоже ходят… И тот… Пьет…

— Ясно.

Горик подошел к холодильнику, отвязал дверь (дверь холодильника полностью не закрывалась, и потому ее привязывали поясом от домашнего халата за ручку к задней решетке), нашел чью-то колбасу и бессовестно отрезал себе внушительный кусок. Привязав дверь обратно, Горик сел за стол и принялся за еду. Мать поставила бутылку на стол и затихла в алкогольном трансе.

Подумав немного, Горик встал, нашел в настенном шкафчике чашку и налил в нее немного водки из материной бутылки. Мать подозрительно молчала. Выпив залпом водку, Горик поморщился и быстро закусил колбасой.

— А-а, пьешь… — протянула мать.

— Пью, — согласился Горик. Он хотел почувствовать себя лучше, а стало еще паршивее. Куплю лучше «Момента», подумал Горик. Наскребу где-то лавэ. Может, у Веточкина одолжу.

Мать разродилась монологом:

— Отец твой гнида. Жрет водку и распускает руки. И ты такой же… будешь… Я уже вижу… Зря я аборт не сделала, думала же… И эти уроды, по ночам. Думают, все спят, никто ничего не слышит, — у матери был удивительно трезвый голос. — Думают, мы все тут идиоты. И тот приехал… Курьер сраный…

Горик уронил вилку, и она звякнула об тарелку.

— Дядя Себастьян приехал?! — закричал он.

— Приехал.

— И где он?!!

— Где, где… В конуре своей… заперся… собака…

Горик вскочил и побежал к комнатке дяди Себастьяна. Наконец-то, думал он, чувствуя внезапную эйфорию, наконец-то…

Дверь в комнатку была заперта. Горик постучал. Никто не ответил. Горик постучал еще раз.

— Кто там? — отозвался наконец дядя Себастьян незнакомым голосом. Это был, без сомнения, его голос, но с какой-то странной интонацией.

Горик почувствовал себя так, будто его внезапно облили ведром холодной воды. Эйфория прошла, появилась неясная тревога. Никогда раньше дядя Себастьян не спрашивал: «Кто там?»

— Это я, Горик.

За дверью помолчали.

— Слушай, Горик, зайди позже, ладно? Я очень занят.

Такого Горик абсолютно не ожидал. Возникло ощущение иррациональности происходящего, словно он подошел к зеркалу, а там вместо него отразился кто-то другой, кто-то страшный и незнакомый.

— Дядя Себастьян, что-то случилось? — спросил Горик тревожно.

— Ничего не случилось, — ответили из-за двери перехваченным голосом.

— Дядя Себастьян, открой. Мне очень надо тебя увидеть.

За дверью снова помолчали. Наконец дверь открылась, и Горик увидел повязку, и только потом понял, что лицо у Себастьяна серое, как зола. Полголовы, вместе с левым глазом было забинтовано. На месте левого глаза бинт потемнел от засохшей крови.

— Что с тобой? — пробормотал Горик. — Ты попал в аварию?

— В аварию, — сухо повторил дядя Себастьян.

— Как… как так получилось?

— Слушай, Горик, зайди позже. Может завтра, ладно? Мне сейчас, правда, нужно побыть одному.

Горик чувствовал себя оглушенным. Будто его плашмя ударили по лицу совковой лопатой. Мысли разбегались врассыпную до того, как он успевал их сформулировать.

Он опустил взгляд и неожиданно заметил, что на левой руке Себастьяна, которой тот опирался о дверной косяк, не хватает двух пальцев. Мизинца и безымянного. Были лишь маленькие, едва затянувшиеся обрубки.

— Что у тебя с пальцами?! — закричал Горик.

Дядя Себастьян резко убрал руку. Его серое лицо исказило мучительной судорогой.

— Горик, я тебя прошу! — закричал он с приближающейся истерикой, но тут же взял себя в руки. — Зайди завтра, хорошо? Оставь меня в покое хоть на день. Мне очень, очень надо побыть одному.

— Ладно, — тупо сказал Горик.

— Зайди завтра, — повторил дядя Себастьян и закрыл дверь у Горика перед носом.

Минут десять Горик не уходил. Он стоял по стойке смирно, казалось, перестав даже дышать, совершенно не понимая, что делать дальше. Не понимая, как жить дальше. Мир нарушился. Мир пошатнулся; по визуально воспринимаемой реальности как по экрану телевизора, пошли непонятные помехи. Мир изменился, стал плохо узнаваем. В двадцати сантиметрах от Горика была дверь, и он не мог отвести взгляда от мелких шероховатостей на ней, ставших вдруг огромными. Застывшие навеки, капли белой краски, усеянные точками шляпки гвоздей под этой краской, мелкие трещинки, серые участки грязи… Это был шок. Ни одной мысли, ни одного чувства.

Потом шок сменился тревогой. Мир, немного подрожав, стал на место, помехи прекратились, лишь качество изображения стало немного хуже. Это просто авария, убеждал себя Горик, автокатастрофа там, мало ли… Горик подумал, не постучать ли еще раз, и решил, что не стоит. Он развернулся и медленно пошел в свою комнату. Там он лег на отцовскую раскладушку и уставился в потолок.