Андрей Войницкий - Резиновое солнышко, пластмассовые тучки

Горик выскочил из комнаты, не веря глазам. Они целовались прямо у входа, не замечая ничего вокруг; Какашка наклонил голову, Юля встала на носочки. Горику стало трудно дышать. В груди не билось сердце, и не дышали легкие — там была одна чистая кристаллизованная боль, словно кто-то рвал душу пассатижами. Сука, подумал Горик, какая сука.

Он рванулся к ним и резко отшвырнул легонькую Юлю от Генки так, что она впечаталась куда-то в вешалку, в кучу курток и пальто. Гена остался спокойно смотреть Горику в глаза. В руках он держал недопитую бутылку светлого пива.

Горик уже собирался ему врезать, но вдруг заметил, что правый глаз Генки скрыт за огромным, в четверть лица, фиолетово-малиновым фингалом. Горик почему-то сразу передумал бить.

Гена сделал нечто плохо-объяснимое. Он подмигнул Горику здоровым глазом, хлебнул пивка, улыбнулся и сказал:

— Теперь не страшно сдохнуть!

— Да пошли вы! — крикнул Горик.

Он оттолкнул Генку и выбежал на улицу с твердым намерением никогда в жизни больше не возвращаться в особняк. Сзади доносило сумасшедший Юлин хохот. От иррациональности происходящего сносило башню. Он выбежал за калитку.

Но вернулся он уже через полчаса. Идти как всегда было некуда. Кроме того, он не мог оставить их двоих. Пусть гонят, думал Горик, пусть посылают, бьют, стреляют. А я все равно приду и посмотрю.

Он открыл дверь своим ключом, вошел в дом, ожидая с порога услышать доносящиеся порнографические стоны. Но было тихо. Горик вошел в комнату. Юля и Гена сидели и курили — одетые, в разных углах. Никто не трахался. Горик перестал что-либо понимать.

— А вот и ты, — сказала Юля, словно все это время только его и ждала. Гена курил со скучающей мордой.

— Сцены любви и ревности закончились, — объявила Юля хрипло и торжественно. — Я не ваша девочка, а ваш брат по оружию. Хочу, чтобы вы оба это поняли. А теперь, мальчики, если все ясно и все готовы в ближайшие несколько дней сдохнуть, прошу всех в подвал, тренироваться!

3. Гена максимально тихо и осторожно открыл дверь, надеясь, что все спят.

Не спал никто. В комнате горел свет, и едва он сделал шаг в коридор на него бросились все — бросилась истерично-взволнованная, с размазанной косметикой на лице, мама; бросился заросший, пугливо-взволнованный папа; бросился взъерошенный кот Маркиз, принявшись царапать Генке штанину.

Все кричали ему в уши, мелькали у него перед глазами, хватали его за голову и за плечи.

— Гена… Господи, где ты был?

— Где ты шлялся, Геннадий, полвторого ночи!

— Господи, грязь! Что это?

— Пыль… мел… где ты шлялся?

— Кровь! О боже, кровь на куртке!

— У него голова разбита!

— Господи, Гена, господи… Зеленки, Саша, йоду, что-нибудь, быстро!

— Гена, скажи мне четко: Что. С тобой. Случилось?

— Саша, ты меня слышишь?

— Да-да, бегу!

— Геночка, сына, родненький, на тебя опять напали, да?

Ему не хотелось ничего объяснять, ничего выдумывать, ничего говорить. Он был разбит. Хотелось остаться одному и уснуть. Он молчал и почему-то блуждал взглядом по сторонам.

На лице матери отпечатался ужас. Появился папа с зеленкой и вдруг застыл с шокированным лицом. Гена понял, что его вид их пугает.

Мама приблизила к нему свое перепуганное, размазанное полосами косметики, влажное, чудовищное сейчас лицо.

— Гена! — заорала она, — Гена, скажи же что-нибудь!

— Заткнись, — процедил вдруг Гена.

Подбежал отец.

— Отвали! — рявкнул Генка на папу с непонятно откуда взявшейся ненавистью.

Отец отпрянул и поменялся в лице. Гена не контролировал себя. Не понимал, что говорит и зачем. Он слишком много пережил в этот день и в остальные; его вдруг прорвало.

— Я вас ненавижу! — кричал он родителям. — Ненавижу! Обоих! Тебя и тебя! Чего ты лезешь, папа, со своей зеленкой! Заживет и без тебя! Раньше заживало и никого это не волновало! Чего вы теперь забегали! Ты знаешь папа, что она тебе изменяет? Так чего ты лезешь ко мне, если у тебя такие проблемы!

Папа чудовищно, немыслимо поменялась в лице. Мама поменялась еще сильнее.

На несколько секунд все застыли и замолчали. Оказалось, что никому из троих нечего сказать в эти несколько секунд. Маркиз бороздил кривыми когтями Генкину штанину.

— Это вы виноваты, — сказал Гена негромко. — Вы сделали меня таким. Лучше бы это я тогда умер. Я вас ненавижу. Я ненавижу эту квартиру. Я ненавижу этого кота. — Гена вспомнил про докучливого Маркиза и пнул его ботинком. Маркиз жалобно мяукнул и пропал. — Я все здесь ненавижу.

У родителей были большие, полные боли и ужаса глаза. Гена повернулся и не разуваясь пошел к себе в комнату. Мать с криками бросилась за ним. Он закрылся и подпер дверь стулом. В дверь стучали. Все было как в кошмарном сне.

Гена лежал на своем диване, прямо в ботинках, накрыв разбитую, ноющую, пульсирующую голову подушкой. Больше всех он ненавидел Юлю. Он не знал, как ей это удалось, но она навсегда его изменила. Она заставила его смотреть на вещи ее взглядом. Она сделала возможной сегодняшнюю сцену.

— Гена! Открой!

В дверь долго и бешено колотили. Сквозь стук Гена слышал, как мать говорила по телефону. Кажется, она вызывала «скорую». Возможно, она считала его рану опасной, а может, решила, что он тронулся.

Юля сделала так, что Гена больше не любил своих родителей.

Все было по-прежнему. После яркой вспышки Гена пришел в школу и увидел то же болото.

Класс гудел как улей. Учительница опаздывала на десять минут. Занимались кто чем — кто общался, кто носился между партами, кто гоготал, кто рисовал половые органы в учебниках по истории Украины. Сидевшая рядом Святая Вера жевала булочку как большое копытное животное, уставившись в новый выпуск «Сторожевой башни». Статья называлась «Примет ли тебя Отец?»

В шею больно кольнуло что-то мокрое. Гена сразу понял, что это наслюнявленный шарик из бумаги. Он почувствовал как все внутри холодеет, по привычке ссутулился, но взял себя в руки и выпрямился. Сбоку послышался гогот. Все повторится, произнес Юлин голос у него в голове, все будет повторятся всегда. А она права, подумал Гена. Нельзя за день сломать то, что создавалось годами.

Следующий шарик попал Генке в висок.

— Какашка! — орали сбоку. — Поверни голову, гамадрил!

Захотелось взять пистолет. Просто сжать в руке, стало бы легче. Но пистолета не было, и Гена уже не был уверен, что пистолет когда-то был. Все повторялось.

— Какашенция! — орал через ряд Мамай.

— Мы будем тебя пиздить, — донесся до Гены более тихий и вкрадчивый голос Друга.

Гена понял, что не в силах повернуть голову и хотя бы посмотреть в ту сторону. Он снова был в панике. В шею залепил новый шарик. У Гены задрожали губы.