Андрей Войницкий - Резиновое солнышко, пластмассовые тучки

Горик начал снимать с Юли свитер. Она послушно подняла руки.

— И он называл меня «маленькая». Говорил: «какая ты красивая, маленькая, ты самая красивая девочка в мире…» Мне он очень нравился… У него был вкус, понимаешь? Он умел так одеть и подкрасить меня, как мать не умела… Он очень ценил красоту.

Юля осталась в черном лифчике. Горик начал расстегивать ей пуговицу на джинсах.

— Я была самая красивая… мама настораживалась, старалась не оставлять нас вдвоем… а он всегда что-то придумывал, чтобы она ушла… я думаю, он жил с ней только из-за меня, ждал когда я стану на пару лет старше…

Юля приподняла попку, и Горик стянул с нее джинсы. Под ними оказались черные колготки.

— Мама подозревала, но не могла его бросить… нужны были деньги… она подсела на кокс, привыкла к красивой жизни… у нее пошла шиза… наверно это семейное… а потом он спас нам жизнь…

Горик расстегнул лифчик. В зеркале показалась небольшая белая грудь. Юля сидела полузакатив глаза, широко раскинув ноги. Она с интересом наблюдала как его руки в зеркале блуждают по ее телу.

— Как спас? — с трудом произнес Горик сдавленным шепотом.

— Неважно.

Юля вдруг слезла с кресла и отошла от Горика. Он испугался, что на этом все закончится, но она пьяно шатаясь, упала на кровать.

— Поцелуй меня.

Горика не надо было долго просить.

— Нет, не тут. Поцелуй меня ниже… Подожди. Дай мне сигарету. Там, в джинсах.

Сатанеющий Горик клацнул зубами и полез искать ее джинсы.

— А может он и не был педофилом, — рассуждала Юля пока он копался в ее шмотках. — Просто любил детей. Ну знаешь, есть люди, которые просто любят детей.

Она взяла сигарету, и Горик подкурил ей одной из свечей подсвечника. Она лежала расслабленно и почти не дышала. Распущенные черные волосы растекались по белой подушке. В одной руке тлела сигарета; в другой Юля вяло держала бутылку, проливая вино на простынь. Горик стаскивал с нее колготки. Он играл на ее теле языком и подушечками пальцев как на музыкальном инструменте.

— А потом она неожиданно пришла домой, — продолжала Юля совсем пьяным голосом. — А он купал меня в ванной… просто купал… как все родители купают своих детей… она увидела это… ничего не сказала… а ночью случился тот приступ… он говорил, что лишит ее родительских прав… мы собрали манатки и убежали из Москвы… я ничего не понимала… плакала… потом узнали, что он разбился… очень любил быструю езду… у него была «Honda», классный мотоцикл…

Юля сделала глоток и уронила бутылку на пол. Пепел от сигареты падал прямо на простынь. Горик стащил с нее трусики и целовал там где она хотела. Однажды он видел такое в немецком порножурнале, который неведомыми путями достал Веточкин.

— Вот так… нет… чуть выше… Дима… — она схватила его за волосы. — Димочка… любимый…

Она дышала прерывисто и все тише. Потом затихла. Через время он поднял голову и увидел, что она спит. Он почувствовал себя оскорбленным.

Дико возбужденный, он привстал и немного отдышался. Простынь начинала прогорать. Он потушил ее и окурок.

Без одежды она казалась маленькой и беззащитной. У нее было белое, почти детское тело. Она была хрупкая. И слабая, понял он. Просто девочка, такая же как остальные, даже слабее.

Горику захотелось лечь рядом, укрыть ее пледом, платонически обнять за плечи, охранять ее покой до утра. Так поступил бы благородный киношный герой, настоящий мужчина.

Но у него серьезно стоял. И совсем не хотелось быть благородным. Он расстегнул брюки.

Спала она или нет — ему было по барабану.

По старой привычке Горик спал полностью одетый, даже в ботинках. Он не видел никаких снов и проснулся как-то внезапно.

Утро было солнечным, вселяло надежду на что-то хорошее. Горик привстал, лениво грохнул ноги на пол, остался сидеть на кровати. Вокруг валялись осколки зеркала. В углу пылилась скомканная простынь, безнадежно испорченная вином и сигаретой. Рядом — подсвечник с полустаявшими свечами, перевернутое инвалидное кресло.

Возле кровати осталось полбутылки вина — конечно, не такого дорогого как они пили с Юлей, но пойло — есть пойло, кончается хорошее и ты пьешь любое. Горик хлебнул. Есть не хотелось, хотя уже третий день он ел мало, только пил как лошадь.

Он нашарил сигареты и зажигалку. Закурил. Посмотрел в рваный осколок на свою опухшую морду.

— Улыбнись, козел, — сказал Горик, подражая любимому Брюсу Уиллису.

Козел улыбнулся. Ему не доставало зубов.

Горик швырнул осколок в угол. Там зазвенело.

Потом он слонялся по дому, не знал чем себя занять. Его вдруг посетила счастливая мысль убраться в комнате, он нашел в коридоре веник и совок. Неожиданно вспыхнула лампочка — электричество включали и выключали без всякой системы. Возможно, соответствующий министр употреблял наркотики.

Щелкнул замок входной двери. От неожиданности Горик опустил совок и осколки со звоном посыпались на пол.

Появилась Юля. Она была покрасневшая от мороза. В комнате сразу стало холодно.

Минуту они молча смотрели друг на дружку. Она открыла рот, возможно, чтобы спросить как он сюда попал, но потом наверное вспомнила, что сама дала ему ключ и ничего не спросила.

— Я убрать решил, — сказал Горик. — Грязно.

Юля медленно прошлась по комнате. Смотрела в сторону. Под ее ботинками глухо трескалось зеркальное стекло.

Горик стоял с веником и совком.

— Давно пришел? — спросила она.

— Нет. Вчера.

Она ходила возле него каким-то полукругом, как волк возле добычи. Она не смотрела на него. Стекло хрустело под подошвами как подмерзший снег. Горику стало не по себе. Захотелось оправдаться. В этой девочке, почти ребенке было что-то, что рождало тревогу.

— Ну ты же меня прогнала… — начал он. — Я ушел… ходил-ходил… А куда идти? Ночевать где-то надо… холодно. Я пришел. Думал, тебя увижу, извинюсь. А тебя нет.

Юля молчала.

— Юля, если ты из-за этой ночи…

Раздражающе хрустело стекло.

— Если ты…

Он не знал, как сказать. Он разозлился.

— Ну давай будем считать, что ничего не было! — почти закричал он.

В дверь позвонили. Горик вздрогнул.

— Давай будем считать, — повторила она. — Ладно, прячься куда-нибудь, я посмотрю кто там.

Она ушла. Горик огляделся. Куда прятаться. Из мебели — кровать и инвалидное кресло. Он стал у стены и прислушался. Юля открыла дверь и разговаривала с кем-то на пороге. Голос был непонятный — вроде мужской, но высокий.

— Бу-бу-бу — бубнили за стеной. Ни черта нельзя было разобрать.

Горик подошел к дверному проему. Теперь было тихо словно Юля и ее непонятный гость куда-то ушли. Горик осторожно выглянул, моментально узнал вошедшего и тут же захлебнулся от боли и ярости. На пороге стоял Гена Кашин, более того он целовался с Юлей взасос!