Василий Аксенов - Памфилов в Памфилии

Ему захотелось подойти к какому-нибудь только что оставленному столу и взять с него хлеб. Женщины будут только заинтригованы этой акцией. Непохожий на других мужчина, может быть, участник какого-нибудь сопротивления, беженец, авантюрист, берет хлеб с ресторанного столика. Такому хочется все отдать, что есть. Промелькнули какие-то вздорные эротические блики. Да что это со мной? Надо бросать перо, если размазываешься на такой дешевке. Это все результаты нравственного падения. Да, да, не обольщайся: опоздать к пароходу – это значит нравственно рухнуть. Местное обожравшееся бабье только так и смотрит на меня: вот идет деградант и неудачник, хорошо, что я не с ним!

В газетном киоске он увидел среди вываливающихся титек и выпяченных ягодиц знакомый принт основного советского органа – газета «Правда»! Даже и эта гадость тут кажется родной. Если бы было тут совконсульство, зашел бы. Небось узнали бы автора «Булки пополам», может, и накормили б. Уж все-таки наверняка тут есть какая-нибудь наша шпионская группа, уж наверняка тайком бы приютили советского человека.

Тут, будто в ответ на нехорошие мысли, к Памфилову по-английски обратился полицейский: что, дескать, лукинг фор, сэр? И снова наш писатель перетрусил, и вовсе не от шпионских мыслей, а от иностранщины. Фрейде, френдс, ответил он менту и зашагал побыстрее прочь, даже подошва вроде бы подтянулась. Странное дело, из всего довольно приличного английского запаса вылетало только что-то предельно односложное. А ведь совсем еще недавно вел часовые философские беседы со скандинавской делегацией, отстаивал диалектику.

От меня пахнет потом грехопадения и стыда. Мне не хватает только бубенца на шею, чтобы народ шарахался. Где мне опорожниться? Вот сюда, пожалуйста, под кипарис, в тень, как будто читаю объявление. Какое еще объявление на кипарисе, как читать в темноте? А вам, корфуанская собака, нечего рычать, вы и сами бродячее существо, шэйм, нечего рычать, блядина! Спустить штаны, присесть? Это рискованно, может так продрать, что все размажется; фу, довольно!

Он спустился к пляжу и долго сидел на камне, переводя взгляд с летнего ленивого шевеления воды под ранней луной на подсвеченные стены крепости и огромный крест, охраняющий Керкиру еще со времен святого Спиридона. Потом его посетило острое ощущение полной неодухотворенности и никчемности своей персоны. Все-таки для человека и без всякой мегаломании естественно видеть все остальное как бы вокруг своей личности. И вдруг ты ощущаешь себя не просто на периферии, а на самых дальних выбросах центра. Памфилоцентрическое мироздание сметено без предупреждения. Ты – в хаосе и даже не можешь как следует помолиться, чтобы вернулась хоть малая толика причастности к порядку вещей. Перекрестись на этот парящий над древним поселением символ! Нет, ты не можешь даже перекреститься, потому что отстранен от всего, потому что ты можешь хоть креститься, хоть не креститься, никому до этого нет дела. Смоет ли тебя волной, или останешься гнить на веки вечные, никто и не заметит, кроме, может быть, соответствующих органов в Москве. Вряд ли случалось более ненужной фигуре посещать эти берега. Одиссей хуев!

Он упал в отчаянии на камень, «широкий и плоский», почувствовал что-то под лопаткой. Какой-то предмет, мешающий вселенскому отчаянию. Повернулся и извлек отнюдь не мускулистую жабу, а плотный, хорошей кожи бумажник. Сердце пошло в аллюр, он бросился за ним; «догоняю бежавшую лошадь мимо стекол оранжереи, решетки старого парка и лебединого пруда»; догнал и уставился на монограмму бумажника: две перевернутых по отношению друг к дружке латинских V, у одной из них ноги перехвачены перекладиной. VA, вот такая получается фигура.

Витком спирали входим в калейдоскопию рассказа, иными словами, вместе с Памфиловым открываем находку. Прежде всего видим хромограмму кредитных карточек, числом не менее полдюжины. Во внутренних карманах перемешались долларовые и драхмовые банкноты, сколько, пока не знаем, потому что у Памфилова дрожат руки и липкий пот застилает глаза. В прозрачном окошечке на левой внутренней щеке бумажника виден пластиковый документ с осклабившейся физиономией хозяина. Памфилов обеими ладонями смывает вниз, на рубашку, влагу лица.

Не надо все-таки забывать, что в этом лице Памфилова мы имеем дело с цивилизованным человеком, хоть и в советском варианте. Мы слышим, как он шепчет пластиковой физиономии: «Нет-нет, я не вор, не пират, просто я в безвыходном положении. Я не ворую у вас, сэр, а просто одалживаю. Вы, разумеется, богач, буржуазный тип, вы можете подождать, а меня моя находка спасет! Не волнуйтесь, я все вам потом верну, все возмещу сполна!»

Он пересчитал наличность. Там было около двухсот долларов, тысяч сто итальянских лир, куча драхм, все вместе, похоже, в пересчете на баксы, не менее полутыщи. Вдруг опять продрал экзистенциальный ознобец: да как же это все так могло сойтись прямо мне под лопатку. Ведь первая-то мысль была, что на черепаху лег!

Он выпростал из прозрачного кармашка водительское удостоверение, driver’s license, выданное жителю города Вашингтона, Дистрикт Колумбия, по имени Vassily P.Aksyonov, номер социальной защиты 368-88-6878. Кредитные карточки тоже принадлежали этому лицу, впрочем, Памфилов не очень ясно представлял, что можно делать с этими карточками. Имя звучит вроде бы по-гречески, хитря сам с собой, подумал он. Какой-нибудь грек приехал из Америки на родину предков, безобразничал тут на пляже, вот и бумажник забыл. Эти американские греки – народ богатый. Ну, ладно, хватит юлить, трудно все же не увидеть, что имя русское. Наверное, еврей какой-нибудь из наших эмигрантов. Многие полукровки прикрылись именами греческого происхождения. Памфилов не антисемит, все это знают, однако не обеднеет этот еврей из-за потери бумажника. Кто бы он ни был, эллин ли, иудей ли, ничего с ним не сделается, если несчастный бродяга пожрет на деньги из его пропавшего бумажника. Вон на набережной грилл еще открыт, оттуда корочкой несет поджаристой.

Через некоторое время член Союза советских писателей, тяготеющий к либеральной ветви «Апрель», съев три кебаба и выпив три пива, освободился от неврастенических рефлексий. Как мило здесь, как все разумно, думал он. Луна медлительно прокатывает полосу волнишек от уступов крепости до того камня, где случилась со мной первая в жизни случайная удача. Эту удачу мне, конечно, Деметра подбросила. Вот именно, Деметра! Ясно, что не обошлось тут без промысла богов. И покровитель здешних мест от христианского сонма святой Спиридон эту удачу одобрил. Ей-ей, без этого не обошлось, ей-ей…

От сытости он осмелел, и снова ему показалось, что в проходящих мимо парочках женские половинки забывают о мужских и заглядываются на баловня Деметры.