Нурмурад Сарыханов - Женитьба Элли Оде [сборник рассказов]

Сапар-ага вдруг почувствовал противную слабость в ногах, будто Овез уже произнёс эти слова. Никуда не годишься, дед! Ещё никто тебе слова плохого не сказал, а у тебя уж ноги подкашиваются. А что как и вправду скажет он тебе эти слова, — ложись и помирай?

Но что-то подсказывало Сапару-ага: не должно, не Может так получиться. Овез — это Овез. Да потом, не поворачивать же обратно…

Из открытого окна слышен был громкий голос Овеза. Он спорил с кем-то, что-то раздражённо доказывал. Сапар-ага не задержался под окном, не стал слушать, о чём разговор, сразу отворил дверь.

Овез полулежал на ковре, подсунув под локоть подушку. Возле него стоял сын. Видимо, парню не по душе было то, что говорил отец — он всё отворачивал в сторону своё узкое, припорошенное пылью лицо. Похож на Овеза: нос такой же, прямой, ровный, и глаза. А вот статью в мать удался. Добрый паренёк выровнялся, не сглазить бы, пора и о женитьбе подумать…

Сапар-ага поздоровался. Стараясь проявить радушие, Овез даже улыбнулся через силу, но глаза всё равно остались злыми.

— Ступай, скажи матери, чтоб чай принесла! — голос тоже был недобрый. — Вот, Сапар-ага… — Овез покачал головой. — С маленькими детьми горе, а с большими вдвое. Справедливая пословица.

— Что, провинился?

— А, не говори! Так я на него зол! Счастье, что верзила вымахал, а то бы я его…

— Да ты же всегда добрый был, Овез.

— Вот потому, видно, он и вольничать вздумал. Кончил учёбу, механизатор. Хочешь — на трактор садись, хочешь — на машину, хочешь — механиком… А он что придумал? Явился сейчас, мне, говорит, отец, пятьсот рублей нужно. Зачем это, спрашиваю, пятьсот рублей? На такси устроиться хочу. Уплатить дружку придётся за устройство. И ведь толковали мне люди, что он с беспутным с этим, с Мергеном, знается, а я ноль внимания, хотя, конечно, путного от такой дружбы ждать нечего… Заработки, говорит, на такси хорошие. Разве, говорю, у них зарплата выше? При чём тут, говорит, зарплата? Можешь себе представить?

Так прямо и ляпнул! Да если он с этих лет людей обманывать начнёт, что же с ним дальше-то будет? Не разрешил, конечно. Ты, говорю, молодой, специальность имеешь, води трактор. Что заработаешь, то и твоё.

— Ты верно поступил, Овез.

— Ещё б не верно! На тракторе и заработать можно, и деньги честные. В общем, так я ему и сказал: будешь работать в селе! И что ты думаешь, он мне на это? А ты, говорит, почему из села ушёл? Да что ж ты, говорю, щенок, равняешь? Я не с жиру бесился. Мне семерых детей прокормить надо было. Я их честным трудом выкормил, и тебе не позволю грязной копейки в дом принести.

Глубоко вздохнув, Овез поставил перед гостем пиалу с чаем. Он всё никак не мог успокоиться. Глаза сверкали, ноздри раздувались. Складка меж бровей углубилась, на лбу тоже собрались морщины.

— Ты знаешь, Сапар-ага, есть некоторые… Считают, что я хапуга, что копейка для меня — всё!

Он сказал это, глядя Сапару-ага прямо в глаза, и тот понял его взгляд как упрёк. Хотел уже объяснить, извинения просить за давешние свои сомнения, но Овез опередил его:

— Председатель ведь тоже такого мнения. Я ему говорю, ошибаешься, председатель, не знаешь ты меня. Ты, говорю, сначала узнай человека, а уж потом в колхоз приглашай.

— Ну мне-то тебя узнавать незачем. Не вчера познакомились.

— Эх, Сапар-ага, если б все вот так…

— Ничего, Овез, люди поймут.

— Ты чай-то пей, Сапар-ага, остывает. Я тоже думаю, разберутся люди. Вот коровник будем строить. Несколько полевых станов…

Сапар-ага поднял на него глаза.

— Ты что ж?.. Ты стало быть, в конторе, которая на селе строит?

— Да, скоро год. По сёлам работаем.

— Это хорошо! Станы, говоришь, строить будете? А как насчёт нашего южного?

— Сносить надо. Сносить и ставить новый.

— Тогда уж ты сам давай. Чтоб память осталась, чтоб говорили — Овезов стан.

Овез улыбнулся. А старик, как бы забыв о собеседнике, сказал задумчиво:

— Хорошо, когда имя доброе остаётся…

Сапар-ага был доволен. Ему виделось огромное поле. Чуть в стороне — стройка» Каждый день он будет приходить сюда, кипятить Овезу чай, вести с ним неспешные беседы…

С новым чайником вошёл сын Овеза. Поставил его перед гостем и пошёл к двери.

— Подожди! — строгим голосом остановил сына Овез. — Возьми документы и ступай к председателю. Он должен быть сейчас в конторе. Проси, чтобы дал трактор.

— А если скажет — нет?

— Не скажет, сынок, не беспокойся, — Сапар-ага приветливо кивнул парню. — Я с ним только сегодня толковал. Жалуется: трактористов мало. Он тебе рад будет. Иди.

Хоть Сапар-ага и ругал себя за излишнюю подозрительность, но душа его ликовала. И ноги шли легко, а ведь какой день позади! Нет, в Овезе он не ошибся. Этот не ради денег живёт. Он крестьянин, родного села не бросит. И сына не отпустит. Женит Овез его, построит новый дом, в селе появится ещё одно хозяйство… Только вот не почувствовал ли Овез его сомнения? Не дай бог! Вперёд тебе, старому, наука: не сомневайся в людях, которых полвека знаешь!

Сапар-ага шёл легко, ходко, наслаждаясь прелестью прохладной осенней ночи, а поравнялся с домом Ямата — и сразу как в воду опустили.

Тёмные окна, пустая веранда. Душной стеной навалилась на него эта темнота, не давая вздохнуть всей грудью. Сапар-ага торопливо взошёл по ступенькам, часто и неровно дыша, нашарил на стене выключатель, зажёг свет. На веранде и на дворе стало светло, тьма отступила. Стало легче дышать. Сапар-ага жадно глотнул воздух, успокоил дыхание, потом достал из кармана ключ, отпер дверь и зажёг лампочку.

Пусть горит. Людям легче, когда в окнах свет, на душе веселее. Уже не скажут: брошенный дом. А ведь это не просто дом, это — дом Ямата! И пока в сердцах живёт его имя, пусть живёт его дом. И пусть горит свет в его доме. Солтанджемал знает — дом есть. Ждёт её. А раз она это знает, она вернётся.

Ночевать Сапар-ага решил здесь: в маленькой комнате даже не были убраны кошмы. А одеяло с подушками ему принесли из дома.

В комнате он лампочку погасил, а на веранде гасить не стал. Так свет и горел до утра…

Перевод Т.Калякиной

Сам-то я казанджикский, а дед мой и отец пасли овец по Узбою, чабанами были. В город наведывались редко: за мукой да за спичками, и опять уезжали на вольные берега и сочные травы. Скажу тебе по совести, братишка, — жилось нам неплохо. Но, как говорится, и у хорошего бывает конец. Когда началась война с фашистом, отца вызвали в военкомат и послали на фронт. Месяца через три пришла «похоронка» — погиб. Остался я в семье за старшего. Тринадцать лет, как ни говори, а годами назвать можно. Правда, мало соображал, что к чему: тельпек к голове или голова к тельпеку, но силёнку уже имел. Занял место отца, стал чабанить. Мать с двумя моими младшими братишками тоже переселилась в пески…