Нурмурад Сарыханов - Женитьба Элли Оде [сборник рассказов]

И с того дня Хештек заменил отца, и ни один той в наших краях не обходился без участия молодого бахши.

Когда стало известно, что Хештек женится, на свадьбу явились гости из самых отдалённых селений. И едва закончился обряд бракосочетания, молодого усадили на ковёр. Всю ночь Хештек услаждал музыкой своих гостей, а рядом, за свадебным пологом, ожидая его, томилась невеста…

Но недолго играл Хештек-бахши на отцовском дутаре. Началась война, и он ушёл на фронт. Тёке-бахши умер, не дождавшись сына. И, умирая, горевал об одном: не услышит он перед смертью игру своего Хештека!

Хештек вернулся домой задолго до окончания войны. И непохоже было, что он с фронта: не раненый, руки-ноги целы… Но привёз его какой-то военный человек и, говорят, наказал Огулсанды хорошенько присматривать за мужем.

А Хештек-бахши и правда вёл себя как-то странно. Когда приехали родственники со всей округи, те, что год назад провожали его на фронт, Хештек не проявил к родичам ни малейшего интереса — словно только вчера их видел. Когда же гости начали, расспрашивать про войну, он помолчал застенчиво и, опустив голову, сказал:

— Да я ничего и не помню… Только вот танк… с крестом на боку… — Он закусил нижнюю губу, покачал головой. — Какой парень был, а!.. Алёшей звали… Молоденький, неженатый даже… Такой был парень!..

Это было всё, что Хештек рассказал про войну. Гостям не терпелось послушать музыку, но Хештек ни разу даже и не глянул на дутар: сидел и широко раскрытыми глазами смотрел прямо перед собой.

Прошёл месяц. И вот как-то вечером к Хештеку явились несколько человек, истосковавшихся по хорошей музыке. На этот раз бахши встретил гостей приветливо. Напоил чаем, а потом, словно угадав их желание, протянул руку к дутару. «Какой парень был…» — пробормотал он и вынул из пропылённого бархатного чехла украшенный перламутром дутар.

Гости придвинулись ближе. Не настраивая инструмент, даже не подтянув струны, бахши начал бренчать на дутаре. Слушатели решили, что он только пробует, но Хештек, закрыв глаза, всё бренчал и бренчал… Сообразив наконец, что музыки им сегодня не услышать, гости, не выказывая неудовольствия, встали и, поблагодарив хозяина, стали прощаться. Хештек подозвал двоюродного брата.

— Селим! Не зашёл бы ты ко мне завтра?

— Что за разговор — приду! Играть будешь?

— Нет, — ответил Хештек. — Не играть. К отцу надумал сходить. На могилу.

…Когда на другое утро они встретились возле моста, в руках у Хештека был дутар.

— Я ведь не просто на кладбище, — объяснил он, заметив удивлённый взгляд брата. — Я иду навестить Тёке-бахши. Потому и дутар со мной.

Селим молча пошёл вперёд. Худой, длинноногий бахши, ссутулившись, шагал следом.

Когда Селим привёл Хештека к могиле, тот вынул дутар из чехла и, подобрав под себя ноги, уселся в изголовье могилы.

— Покойный отец больше всего любил две мелодии — «Капдери» и «Дурды-бахши», — сказал он, ударил по деке дутара и начал играть. Мелодии не получалось. Побренчав тягуче и однообразно, он уже сказал было «Хватит!» и потянулся к чехлу, но вдруг вспомнил, что отец любил ещё одну мелодию.

— А может, не надо? — сказал Селим, беря его за плечо. — Нехорошо, всё-таки кладбище…

Хештек покачал головой, он упивался, он играл одну из лучших своих мелодий, а Селим слушал тягучие, выматывающие душу звуки и не понимал, что происходит.

Когда они возвращались с кладбища, Хештек несколько раз принимался рассказывать о том, сколько труда положил покойный отец на его обучение, и радовался, что труды Тёке-бахши, слава богу, не пропали даром.

У самой околицы их догнала пожилая женщина, ехавшая верхом на осле. Женщина была нездешняя. Она бросила взгляд на дутар в руках Хештека, поздоровалась и спросила:

— Сынок, а ведь не иначе как ты Хештек-бахши?

— Точно, тётушка! — отозвался Хештек. — Я.

— Ты? — старуха обрадованно улыбнулась. — С благополучным возвращением тебя, дай тебе бог здоровья! Мой тоже в понедельник дома будет — сам в письме отписал! Все глаза проглядела, жду, жду, да теперь уж скоро: две ночки переспим, а там и понедельник! Я к тебе с просьбой, Хештек-джан. Сынок наказал, съезди, мол, к Хештеку-бахши, упроси, чтоб на той приехал. Уж так он у меня музыку любит!..

Селим начал было говорить, что бахши не может, занят в понедельник, но Хештек взглядом остановил его.

— Какой может быть разговор! — удивлённо сказал он. — Покойный Тёке-бахши, — да будет земля ему пухом, — никогда бы не отказался от такого приглашения. Скажи только, как село называется? И кого спросить?

— Село Самыкяб. А спросишь Хораза. Любой скажет — сына моего все знают. Только, может, я на арбе за тобой приеду?

— Не надо, тётушка, не хлопочи. Фронтовик вернулся домой, наш долг — приветствовать его!

В ту ночь Хештек долго не мог заснуть. Жена уже давно посапывала, а он всё лежал да смотрел в окно — на круглую светлую луну. Среди ночи он вдруг разбудил Огулсанды.

— Проснись-ка! Проснись, Огулсанды! К кому мне завтра ехать, а? Запамятовал!

Жена промычала что-то неопределённое, но Хештек не отставал.

— Забыл я! Понимаешь, забыл, куда ехать! И кто меня звал, забыл. Проснись, ради бога!

— Да откуда мне знать? — хрипловатым спросонья голосом сказала Огулсанды, приподнимая голову с подушки. — Тебя звали, не меня. Не то Петух, не то Курица, что-то вроде этого…

— А, правильно — Хораз! [15] Хораз — петух. Ну всё! Спи, Огулсанды, спи!

Хештек лёг на спину и принялся осторожно разминать и массировать пальцы. Потом тихонько вылез из-под одеяла и снял со стены дутар.

— Поупражняться надо, — сказал он сам себе, — руки-то отвыкли. Отец перед тоем всегда заранее пальцы разминал.

Сквозь треньканье и бренчанье дутара Огулсанды слышала голос мужа, громко произносившего название очередной мелодии. Но, какое бы ни было название, дутар бренчал одинаково бессмысленно. Слишком хорошо знала Огулсанды язык дутара, чтобы не понять: это заунывное, назойливое треньканье — не музыка. И Селим сказал, что не стоило бы Хештеку ехать на этот той. Странно как-то сказал…

Огулсанды села.

— Пальцы-то не болят? Я смотрю, всё играешь да играешь…

— А ты разве не спишь? — обрадовался Хештек. — Не бойся, Огулсанды, силы у меня в руках хватит. А пальцы не размять — игры не будет. Отец покойный, да будет земля ему пухом, никогда, бывало, не поедет без этого.

— А может, не ездить тебе? Ещё и не отдохнул как следует.

— Не ездить? Ты что? Как можно не ехать?

Огулсанды отвернулась к стене, укутала халатом голову. Но резкие, отрывистые звуки проникали под толстый халат: женщине казалось, что её больно дёргают за волосы; боль эта, начинаясь в висках, разливалась по всей голове…