Юрий Перов - Обида

— Ну и как, справляешься?

— Знаешь, что я тебе скажу, Василий Евграфович, опосля наших настоящих болот искусственное сделать — раз плюнуть. Игрушки! Хотя поначалу трудновато было. Потом ничего — по-обвыкся зачуток. Не хуже других… Да вот тут об этом написано.

На этих словах достал Степан пакет, в прозрачную бумагу завёрнутый. Мужики притаились, смотрят на его руки как заворожённые, прямо дышать перестали, только Пётр Лексеич маленько похрапывает. Ну, Варька, обычным делом, его слегка под ребро. Сделалось совсем тихо, только бумага шуршит. Кто-то вилку положил — звякнула. А Степан, понятно, не торопится — душу тянет. Наконец развернул, достал из этого пакета газету «Известия» и протянул Василию Евграфовичу: на, мол, читай для всех.

Председатель газету от себя далеко отстранил — без очков-то не видит, — но прочитал громко.

Я уж в точности не помню, что там было написано, так только, с пятого на десятое, но напечатали, что в таком-то колхозе достигли небывалых урожаев риса, что вывели какой-то новый сорт, что с гектара убрали столько-то — сколько, я и не помню, — что отличились многие и что среди многих Степан Степанович Сучков награждён орденом Трудового Красного Знамени.

Василий Евграфович газету отложил, поднялся над столом и в ладоши захлопал. Ну и все за ним поднялись, будто на собрании каком. Я-то тоже стою хлопаю, а не пойму, что к чему. А как, стало быть, уразумела, так в слёзы…

Отхлопались, сели, налили, само собой, за орден, а дошлый Матвей и спрашивает:

— А где же сам орден? Или не получил ещё? А что, очень часто так бывает. Вот на фронте, бывало, представят кого-нибудь к награде, а сама награда когда ещё тебя на фронте отыщет. Другой раз и умереть успеешь, и воскреснуть, пока она придёт.

— Зачем умирать? — застенчиво улыбнулся Степан и полез в другой карман, достал красную коробочку, а в ней на красном бархате орден. — Вот он, орден, туточки.

Всем показал, а в руки не дал.

— Что ж ты его не носишь? — спросили бабы. — Или в костюме жалко дырочку протыкать?

— Почему жалко? — улыбнулся Степан. — Ношу, когда случай требует. А так, в коробочке, целее будет. И, обратно, при мне всегда. В поле или ещё куда ведь не нацепишь, к так всегда вот здесь… — И Степан похлопал себя по груди. — Вот ведь и с войны привёз кое-какие награды, не плоше людей, а этот орден у меня отдельно. Этим орденом меня под корень скосили. Ведь не за подвиги, не за храбрость, а за труд. А вы сами, мужики, знаете, как мы воспитаны. Мы ведь всю жизнь за свой труд только… — Тут он скривился, шмыгнул носом и замолчал.

Ну, посмеялись маленько, ещё по одной выпили, и пошли всякие толки. Больше всех председатель интересовался:

— Зачем ваш колхоз такое разноплановое хозяйство держит? Ведь по теперешним временам правильнее иметь одно направление. Везде специализация идёт.

У Степана и на это ответ готов:

— Это оттого, что наш колхоз расположен вблизи от курортной зоны. Всего в часе езды от нас находится знаменитая Анапа — черноморская детская здравница всесоюзного значения. Вот мы и снабжаем её всем, чем надо. И молоко, и яичко, и хлеб, и фрукт, и овощ…

— А сами-то на этом курорте загораете? — тут же поинтересовался Матвей.

— Ну а как же! Быть в воде — и не замочиться… Так не бывает. У нас рядом с Анапой свой колхозный Дом отдыха имеется. Небольшой, правда, на сто пятьдесят коек, но кормят хорошо. А то!.. И харчи свои, и стряпухи свои, и вообще культурно. Кино, танцы, затейник работает… И опять же на самом бережку.

А не хочешь в Дом отдыха или отпуск не подошёл, то на выходной день сел на автобус и через час на Чёрном море. А там шашлыки, чебуреки, песочек. Мы-то, правда, с Раисой туда на жигулёнке ездим. У меня шестая модель… Казачки «Нивами» обзаводятся, а мне больше шестая нравится… Дороги-то хорошие. Асфальт.

Бригадир, услышав про машину, аж подпрыгнул и по ляжкам себя хлопнул.

Матвей головой замотал и сказал потихоньку:

— Прямо рай… Земля обетованная… — И не поймёшь по нему, то ли с горечью он это произнёс, то ли с восхищением.

Что и говорить, мужики прямо разлакомились, сидят и только что не причмокивают от удовольствия. Только Пётр Алексеевич проснулся и спросонок никак не поймёт, что к чему. Ворочает глазами совыми…

Тут ни с того ни с сего Варвара, третья жена Лексеича, и заголосила потихоньку. Бабы её одёргивать: мол, чего людям праздник портишь, мало ли что напился — тебе не привыкать. Она не унимается, уже в голос ревёт. И не поймёшь — об чем. Ясно, что Лексеич таких слёз не стоит. А уж она так горько рыдала, что сердце разрывалось.

Мужики, те сразу определили:

— Вот дура баба, портвейну перехватила. Даром что сладкий…

Я на них шикнула построже. Знаю ведь, что Варька, когда с мужем в одной компании, в рот не берёт, чтоб потом его вовремя домой увести.

Подобралась я к ней и утешаю, как умею, а она ещё пуще заходится. Видать, допекла я её своими утешениями, старая дура, она и закричала и на Степана чуть ли не с кулаками:

— Господи! Господи! А мы-то что, не люди? Нам-то за что на этих камнях животы рвать, деток выкидывать да мужиков на себе домой таскать? Нам-то когда эти курорты хоть глазом посмотреть? Ну что я, хуже твоей Раисы, хуже? Почему меня-то никто на курорт не возит? Ты глаза-то не отводи!

А что Степану ответить? Пожал плечами. Василий Евграфович вступился:

— Ты зря это насчёт курорта. В прошлом году тебе бесплатную путёвку предлагали в санаторий на лечение? Предлагали. Сама отказалась. Вместо санатория поросёнка поехала продавать… Кто тебе виноват?

— А в том, что я через работу здоровья своего лишилась, в этом кто виноват? Люди вон плюнут на грядку, и у них дыни, ити их мать, в полпуда вырастают, а мы тут за каждый пуд ржи пуд пота проливаем, в этом-то кто виноват?

Председатель только рот открыл, а сказать ничего не сказал. Да и что тут скажешь?

Мужики притихли. Скумекали, что радовались-то они чужому счастью, что им-то никогда в этом раю не жить.

Матвей оглядел всех и улыбнулся в свою рыжую бороду, но этого никто не заметил.

А у Петра Лексеича, видать, наступил конец веселью. Видать, он вспомнил о своей загубленной жизни и решил губить её до конца. Сперва он молчком накренил четверть и подставил стакан. Белые-то поллитры уже к тому времени кончились. Нацедил он стакан до краёв, вытянул одним духом и, вместо того чтоб закусить, попёр на Степана:

— Ну, что ты нам своею Кубанью в глаза тычешь? Будто только у вас жизнь, а у остальных — не поймёшь, не разберёшь и всё такое… Правильно я говорю, мужики?

Мужики посмотрели одобряюще, хотя не очень уверенно. Только Матвей хмыкнул и подначил:

— Давай, давай, Лексеич, возрази. Докажи, что мы не хуже…

— Ну а ты, глупая дура, чего раскудахталась, — стал сперва жену успокаивать. — Кубани ей захотелось попробовать… Кубани она не видала. Да я тебя не только на Кубань, я тебя вокруг Европы, если захочешь, прокачу. Что у нас, денег нету? Что мы, хуже людей живём? Имеем, будь здоров! — Тут он вырвал из кармана свою сберегательную книжку и хлопнул её на стол, да прямо на мокрое, и листает, чуть листы не рвёт.