Назар Гельдыев - Мелодия Секизяба (сборник)

Замаскировались так, что не видим даже друг друга. Я смотрю на часы — проходит тридцать минут, сорок… наконец, издали до нас доносится мотоциклетный треск. Патруль, но какой — одиночный, усиленный? Договорились усиленный пропустить. А вот и мотоцикл — славу богу, один. Заметив машину, патруль ловко подруливает к ней: один немец остаётся за рулём, другой проворно вылезает из коляски.

Две короткие очереди с обеих сторон. И снова тишина, только мотоцикл тихо пофыркивает на холостом ходу.

— Нуры и Редько — к машине! — Это голос Шевчука. Ему не приходиться повторять дважды, мы сами знаем, чего стоит каждая минута. Считанные минуты — и дорога снова пуста: оба трупа, разумеется, без автоматов, лежат в ближайшей низинке, мотоцикл всё так же пофыркивает на холостых оборотах неподалёку. Это наш счёт за Алёшу; все живы и здоровы, а у Нади и Вали теперь тоже автоматы. И снова всё повторяется — пустынная дорога, воронка от авиабомбы, тишина и безмятежность, а в высокой, и, кажется, никогда не просыхающей траве — пять пар глаз, внимательно следящих за дорогой, пять пар рук, сжимающих ложе автомата.

Автомашина. Немцы внимательны. Боятся? Да, теперь они научились бояться этих немых пространств, грозящих смертью. Машина, идущая с зажжёнными фарами, останавливается. Никто из неё не выходит. Похоже, что немцы совещаются. Наконец, прикрываемый изнутри, из машины выпрыгивает солдат и быстро бежит к машине, используя её кузов как прикрытие. Проделывает он это умело, ничего не скажешь. Затем он обходит вокруг машины, настороженно поводя автоматом во все стороны. Вокруг лес, он безмолвствует, и проходит ещё немного времени, пока немец обретает уверенность. Он понемногу распрямляется и, держа автомат в одной руке, пытается откатить машину в сторону. Это ему явно не под силу. Тогда он машет рукой, и из машины с автоматами наизготовку выходят ещё четверо. Они о чём-то совещаются, и мы понимаем о чём: они боятся, что место на дороге заминировано. Их план прост — откатить именно в ту сторону машину и проехать по тому месту, где она стояла. Всё правильно. Ещё двое солдат присоединяются к первому, им тяжело, они кричат тем, кто рядом стоит, оглядываясь.

С расстояния в двадцать метров все они были отличной целью, и когда грянули выстрелы, промахов не было. При первых же выстрелах из кабины выскочил ещё один немец и резво присел за багажник.

— Руки вверх! — крикнула по-немецки Валя и из машины стали медленно вырастать две вздетые вверх руки. Валя и Коля Шевчук быстро добежали до него. Немец что-то без остановки повторял.

— Что этот гад бормочет? — спросил Шевчук, загоняя немца в высокую траву, где Саша Редько в одно мгновение связал ему за спину руки.

— Говорит, что сдаётся и просит не убивать его, — перевела Валя, которая немного знала язык.

— Это мы ещё посмотрим на его поведение, — буркнул Шевчук. — Нуры, обыщи его.

Я быстро отстегнул у немца планшет и вытащил из кобуры офицерский «вальтер».

— Шлёпнуть его — и все разговоры, — сказал Саша Редько.

— Как ты думаешь, кто он?

— По форме — лейтенант вермахта.

Немец закивал и что-то быстро заговорил.

— Обещает важные сведения в обмен на жизнь, — перевела вновь Валя.

— Ну, вот тебе, Нуры, твой трофей, — сказал Шевчук. — Мы поможем тебе доставить его до линии фронта, а дальше ты уж сам. Сдашь его, кому надо, а сам в госпиталь, а то не доживёшь до конца войны.

Саша Редько только сплюнул:

— Дайте его мне. Я с ним по-русски поговорю.

Я протянул ему только что отобранный «вальтер».

— Это тебе на память о нашей встрече, держи.

Саша с восхищением посмотрел на пистолет, похожий на дорогую игрушку.

— Спасибо, Нуры, — сказал он. — Ладно, веди своего фрица. А я себе других добуду.

Фашиста мы посадили в коляску, Надя села за моей спиной, Коля Шевчук, Валя и Саша облепили мотоцикл со всех сторон, и мы на малом ходу, перекачиваясь с боку на бок, словно утлый чёлн, потихоньку тронулись по лесной тропе.

— А ты оказывается и на самом деле водишь мотоцикл, — услышал я над своим ухом голос Нади.

— Я управляю любой техникой, — крикнул я ей в ответ, и это была чистая правда: у меня были права шофёра третьего класса, я водил трактор и скрепер, разбирался в грейдере и при нужде мог сесть за штурвал комбайна. Мне была приятна похвала Нади, было приятно тепло её тела, прижимающегося ко мне, приятны её руки, обхватившие меня…

Увидев впереди безмолвно стоявшую фигуру, я затормозил так резко, что все по инерции качнулись вперёд, а Шевчук даже свалился с мотоцикла. Поднявшись, он направился к одиноко стоявшей женщине. Надя побежала следом за ним.

— Это мать Алёши Божко, — объяснила, вернувшись, Надя. Голос у неё был подавленный, да и вид не лучше.

Я тоже подъехал к женщине едва ли не вплотную. Около неё уже хлопочет Валя, к ней присоединяется Надя, обе обнимают женщину и плачут, не в силах ничего рассказать ей.

— Галина Тимофеевна, — спрашивает вдруг, словно опомнившись, Валя, — что же это вы: здесь, с ребёнком. Давайте мы возьмём его…

Но женщина лишь теснее прижимает свёрток к себе.

— Мы не разбудим его? — спрашивает Надя.

— Не-ет, — качает головой Галина Тимофеевна, и с силой прижимает свёрток к себе, причём ребёнок не издаёт ни звука. — Не-ет, — повторяет она как-то странно, и качает свёрток. Валя хочет взять ребёнка из рук женщины, но та всё сильнее прижимает ребёнка к себе, глядя перед собой блуждающим взглядом. Коля Шевчук нетерпеливо переминается на месте. Он не может оставить без внимания мать Алёши, своего школьного товарища, но и держать группу менее чем в километре от того места, где мы сидели в засаде, тоже нельзя. Жестом он приказывает пленному освободить коляску и усаживает туда Галину Тимофеевну.

— Встретимся в пещере, — говорит Шевчук и упирается стволом автомата в спину моего «языка».

— Форвертс, — говорит Валя. И мы пускаемся в путь.

Вскоре мы уже на месте. Надя помогает Галине Тимофеевне выбраться из коляски, а я разворачиваю мотоцикл и спешу обратно за моими друзьями…

Вернувшись, мы встречаем у входа Надю. На ней нет лица. Она отводит нас в сторону, словно боится, что кто-то может нас подслушать, и рассказывает историю, от которой у нас буквально встают волосы дыбом. Об этом ей поведала Галина Тимофеевна. В свёртке, который она ни за что не хотела выпускать из рук, была её мёртвая дочка, которую на глазах матери застрелил командир немецкого танкового подразделения. Сама Галина Тимофеевна ничего сказать больше не может и всё спрашивает, когда придёт Алёша. Надя сделала ей укол, и Галина Тимофеевна забылась сном.

— Её надо переправить к нашим, — сказал Коля Шевчук. — Здесь ей оставаться больше нельзя. Немцы повесили её старшего сына, Тимофея, застрелили дочь, Алёша умер — она пропадёт здесь. Когда ты Караев, поведёшь своего «языка», придётся тебе и Наде позаботиться и о том, чтобы взять с собою Галину Тимофеевну…