Герман Кант - Объяснимое чудо

Таким путем Барске приобретает одного коммуниста, другими словами, одного красного, правда, этот красный еще очень зелен, но все-таки он слишком красный для Барске, расположившегося в камышовой излучине речушки Мюриц.

Да, дорогие друзья, уж Ханна-то Барлов сумела бы вам рассказать о деревне Барске и об ее единственном коммунисте, но я не могу израсходовать все ваше время на одну историю, поэтому буду краткой.

Когда в Барске бывали выборы, националисты, а позднее, соответственно, нацисты получали почти все голоса; но с того дня, как единственному коммунисту Барске сравнялся двадцать один год один голос неизменно получали коммунисты, и когда начинался подсчет голосов, редко какому члену партии доводилось услышать столько пьяных насмешек и редко какого члена партии так избивали по следующей причине: «Этот гад испортил нам показатели».

Когда нацисты пришли к власти, кто-то позаботился о том, чтобы и Барске дал стопроцентные показатели, ибо в научных трудах по поводу тридцать третьего года прямо сказано, что победа национал-социалистов была полной. Деревня Барске внесла посильный вклад в правильность данного утверждения, деревня Барске одержала до того убедительную победу над своим единственным коммунистом, что чуть не превратила его в покойника.

Знайте же, мальчики и девочки, это продолжалось двенадцать лет, почти столько же, сколько вы прожили на свете, и хуже всего — так говорил Ханне Барлов тот единственный коммунист, — хуже всего было одиночество.

А теперь я открою вам ту часть истории, о которой ни разу не упоминала Ханна Барлов, когда говорила об одиночестве, общности и единственном коммунисте Барске. Впрочем, она рассказывала о том, как этот единственный к концу войны бежал из тюрьмы и как его кто-то прятал чуть ли не целый месяц и тем спас ему жизнь, и на одной встрече вроде сегодняшней она так же правдиво описала, что именно кричал коммунист из Барске соседям, когда на каком-то собрании уже много лет после войны кто-то решил над ним посмеяться и сказал, что он, мол, держит себя так, будто Красная Армия пришла сюда именно ради него, — и тогда он закричал, да так яростно, как может закричать лишь тот, кто двадцать пять лет подряд был единственным, он не просто закричал, он, можно сказать, заревел: «Именно ради меня! Ради чего ж еще могла Красная Армия заявиться в Барске? Ради ваших семи коз, восьми зубов, девяти волос? Вы никак думаете, Красная Армия спешила сюда только потому, что даже во Владивостоке прослышали, какие вы все идиоты?

Из-за меня они пришли, да-да-да! Меня пришли освобождать! Я всегда буду так думать и заранее вас предупреждаю, что не позволю здесь, в Барске, сказать ни одного плохого слова, кинуть ни одного косого вгляда на моих друзей, которые пришли, чтобы освободить меня! Да-да-да, к Красной Армии у меня совершенно личное отношение, и я действительно способен вообразить, что она выслала своих солдат специально для меня, чтобы вызволить меня из того, что представляет собой эта страна, а в этой стране представляет собой Барске, и еще я воочию вижу, как много их погибло на пути к моей решетке, погибших, говорю я вам, вы тоже должны присчитать, если намерены и в будущем тягаться со мной, если намерены и впредь мешать воцарению в Барске разума и человечности».

Вы уж извините, дорогие друзья, я несколько разгорячилась, произнося эту часть того, что было, вообще-то говоря, задумано как речь по поводу вашего торжественного посвящения в юность, но единственный коммунист Барске, сдается мне, тоже горячился в свое время, а уж о Ханне Барлов всем известно, как она горячилась, когда об этом рассказывала; Ханна утверждала, что настоящее новое время наступит лишь тогда, когда достаточно будет просто высказать любую истину один раз спокойным тоном, — и ни на одном из собраний вроде нашего сегодняшнего она не приводила подробностей этого побега из тюрьмы единственного коммуниста, как и не поминала тот месяц, когда беглец пользовался относительной свободой вплоть до своего истинного освобождения.

А провел он его на сеновале у Ханны Барлов.

Поскольку все мы уже видели множество таких историй в кино и по телевидению, они представляются нам слишком красочными и бурными, слишком приключенческими.

Сарай же у Ханны Барлов был самый обычный козий хлев, а над хлевом был устроен сеновал, а в углу стояли грабли и мотыги, лопаты и ведра, и еще козлы и початый мешок цемента, и еще две козы, которые начинают вонять, как целых двадцать, если провести около них длительное время, и закуток для кроликов, и еще для кур, которые после каждого яйца начинают предательски громко кудахтать.

Вы можете сказать, что было не очень-то разумно, бежав из городской тюрьмы, прятаться в расположенном по соседству козьем хлеву, но чтобы поступать разумно, требуется немножко больше времени и немножко больше сил.

И разве в конце концов это не оказалось проявлением высочайшего ума: из всех мыслимых укрытий выбрать единственно пригодное, а среди всех запуганных и жадных, тупых и болтливых отыскать единственную — Ханну Барлов?

Возможно, вы сейчас задаете себе вопрос: а Ханна и этот беглец, они раньше были знакомы или нет? — и я отвечу вам: едва ли.

Между прочим, за тот месяц, что беглец провел у нее в хлеву, они тоже друг друга не видели.

Просто Ханна однажды утром заметила, что в хлеву что-то переменилось, но так, как это бывает, если человек что-то заметил, а мысль о замеченном отгоняет в сторону. Мысль эта снова вернулась к ней, когда днем зашла соседка и сказала, что из тюрьмы убежала тьма народу, мало нам и без того хлопот, так изволь еще на старости лет запирать все двери.

Тогда еще был жив муж Ханны; хронический кашель с мокротой согнул и высушил его — и если даже в хлеву что-то было не так, ему об этом знать не следовало.

Соседка ушла, а муж пристроил свою больную спину на диване; тут Ханна метнулась в хлев и как следует выбранила коз: если они будут учинять здесь такой беспорядок и разбрасывать сено куда надо и куда не надо и хозяин это увидит, он по своей злой недужности может и мясника кликнуть. Из всего, что по нынешним временам важно для жизни, следует в первую очередь назвать порядок, поэтому на лестнице не должно быть клочьев сена, и все должно лежать на своем законном месте: вот, например, объедки, предназначенные на ужин для кроликов, всегда ставят на одно и то же место, а именно на верхний выступ в темном углу слева.

И не будут ли козы так любезны усвоить, что ежели им по естественной нужде понадобится выпустить из себя кое-какое добро, так пусть они это делают поближе к той стенке, под которой прорыт сток в яму.

Тише вы, козы, перестаньте блеять и стучать копытами; хозяин хоть дышит плохо, зато слух у него — дай бог каждому. И засыпает он, когда пробьет десять и станет темно, но не позже двенадцати его уже разбудит первый приступ кашля.