Владимир Файнберг - 45 историй

— Здравствуйте! Извините, это Ашхен! — голос в телефонной трубке был счастливый, радостный. — Сегодня вечером в Доме кино ретроспектива фильмов Гургена! Придете? Приходите! Он будет встречать всех своих у входа.

Я, конечно, пришел. В вестибюле, окруженный людьми, стоял Гурген. В коричневой куртке из настоящей кожи, вельветовых джинсах.

— А! И ты появился. Зачем? Ты же знаешь все мои фильмы. Зачем пришел? Ашхен позвала?

— Не видел еще картины про космос.

— Ну, иди в зал. Увидишь. А я подумал— пришел ради банкета.

Впечатление от его прежних картин осталось прежним — ловец неуловимого. Фильм о покорении космоса показался слабее, чем предыдущие. Но тоже хорошим.

Барахтался в невесомости космонавт, вздымались протуберанцы над солнцем.

Я сидел среди зрителей, как забытый, выброшенный из монтажной фразы ребенок.

…Фильм о Голгофе Гурген так и не снял. Космическая станция «Мир» давно покоится в пучине Тихого океана. Солнце пока что мечет свои протуберанцы.

Лучистые медузы фонарей еще светились в темноте на вершине холма и ниже— над ущельями узких улочек. На одной из них смутно виднелся автомобиль, на котором я был сюда доставлен. Тусклый отблеск отражался от его крыши.

Несмотря на то, что шел только одиннадцатый час вечера, улочки были пусты. И только здесь, на возвышении, под большими платанами скверика в стеклянном баре перемещались тени нескольких посетителей, мерцал экран телевизора.

Я похаживал по брусчатке вдоль низкой ограды сквера, нисколько не жалея о том, что остался тут совсем один. Тащиться в темноте по незнакомому городу в поисках каких‑то археологических раскопок показалось мне диким, неинтересным занятием. Тем более, я и так был переполнен впечатлениями последних дней.

Ни один из моих четырех спутников не знал ни русского, ни английского языка. А я почти не владел итальянским. Поэтому предводитель нашей компании дон Джузеппе с трудом уразумел, что я не хочу на ночь глядя искать и осматривать эти самые раскопки. А уразумев, предложил подождать в машине или пойти в светящийся бар.

— О ’кей! — сказал я. — Не волнуйся.

Они неуверенно двинулись куда‑то в темноту, свернули за темную громаду старинного костела. Некоторое время я еще слышал удаляющиеся отзвуки их голосов. Потом все стихло. И я почему‑то вдруг вспомнил, что не захватил с собой в эту поездку паспорт.

На всякий случай решил согласно российскому опыту не заходить в бар, где были люди и куда могла, чего доброго, нагрянуть полиция. Правда, моя одинокая фигура, торчащая у ограды, тоже могла привлечь внимание.

Смешно, но я не мог припомнить название города, где находился. За эти дни подобных городков с их длинными, непривычными для моего уха средневековыми названиями было много. А я из‑за неожиданности поездки не успел взять с собой ни блокнота, ни авторучки, не делал никаких записей.

Коротал время, удивляясь тому сцеплению обстоятельств, благодаря которым я оказался один где‑то посередине итальянского «сапога».

…Дон Джузеппе— молодой, свежеиспеченный в семинарии священник, толстенький, коренастый, похожий на Наполеона Бонапарта, особенно когда скрещивал руки на груди, в раздумье стоя перед холодильником, — был знаком мне со времени прошлого приезда в Италию. Тогда я гостил здесь вместе с женой и дочкой у нашего давнего друга— настоятеля храма в провинциальном городке у Адриатического моря. Дон Джузеппе тоже жил при храме, стажировался.

Обреченный католическими установлениями на безбрачие, следовательно, на бездетность, этот малый был мил с моей крохотной дочуркой, и она доверчиво тянулась к нему. Он сам был ребенок, страдавший от своего стокилограммового веса, безуспешно морящий себя голодом. Весь день глушил аппетит несладким ледяным кофе из холодильника, и каждый вечер срывался. Виновато вращая огромными глазами, запихивал в рот булку с ломтем колбасы, сладкие пирожные… «Это мой крест», — горестно шептал он, если его заставали во время обжорства.

Теперь, вновь прибыв в Италию, я поинтересовался: как поживает дон Джузеппе? И узнал, что тот через неделю получает собственный приход в соседнем городке на берегу моря. Позвонил ему, поздравил. На следующее утро он примчался за мной на машине и увез к себе, движимый желанием познакомить со своей мамой, своей тетей, со своим домом, где жили его дед, прадед— потомственные рыбаки, так или иначе нашедшие гибель в морской пучине.

Было чудесное осеннее утро, теплое, солнечное, совсем не предвещавшее того, что в сентябре в Италии ближе к ночи может задувать такой прохладный ветер, какой обвевал меня сейчас, когда я в рубашке с короткими рукавами подмерзал рядом со сквериком. Огни в стеклянном баре погасли. Погасли и почти все фонари. Было уже без двадцати двенадцать. Вековые платаны сиротливо мели листьями звезды над головой.

Городок, где жил дон Джузеппе, был старинный. Дом тоже старинный, с замшелыми стенами. И мебель в жилище тоже очень старая— гардеробы, столы и кресла красного дерева, кушетки, многоэтажный резной буфет, за стеклянными дверцами которого красовалась антикварная посуда.

За то время, что мы не виделись, дон Джузеппе еще больше потолстел и еще сильнее стал схож с Бонапартом. Он провел меня в свою комнату с огромной кроватью под балдахином, массивным письменным столом, огражденным по краю деревянной решеточкой. Над столом висело большое распятие, а на столе в соседстве с телефоном и компьютером стояли изумительно выполненные из разноцветного воска аж в пятнадцатом веке фигурки двух ангелов— Михаила и Гавриила, накрытые для сохранности большими стеклянными колпаками.

Его мама встретила меня как родного. Тотчас начала угощать тортом собственного приготовления, сварила кофе, начала показывать бархатные альбомы с фотографиями своего любимого сыночка: вот он в школе, вот на первом курсе духовной семинарии… Джузеппе уже тогда был не худенький.

Потом меня познакомили с тетей. Тетя почему‑то сидела на полу в кухне, проворно манипулировала огромным куском теста— отрывала от него куски, раскатывала деревянной скалкой, нарезала ножом на узкие полоски. Джузеппе указал на таз, уже переполненный этими полосками, произнес: «Делает макароны для твоей жены. Возьмешь с собой в Москву».

Тронутый вниманием этой семьи, я нагнулся, поцеловал тетю в пахнущую лавандой голову. Поблагодарил. И наотрез отказался от подарка.

Я уже не первый раз сталкивался с тем, как здесь, в Италии, благожелательно относятся к незнакомцу. И уж совсем счастливым ощутил себя, когда дон Джузеппе объяснил мне, что вот сейчас, сегодня, на оставшиеся несколько дней до вступления в должность настоятеля, он уезжает вместе с тремя молодыми семинаристами в поездку по провинциальным городам, где ему обещали дать возможность служить мессу, совершать евхаристию. Он призывал и меня принять участие в этом путешествии.