Александр Гайдышев - Счастливая карусель детства

Правда, желание выглядеть образцово-культурным внуком в глазах деда все же меня снова скоро подвело. Случилось это так: после продолжительного телефонного разговора с кем-то из своих многочисленных подруг бабушка возбужденно вошла в комнату, где мы с дедом читали книги, и сообщила: «Петр, ты подумай, Ирина Матвеевна так неудачно упала, что теперь полгода будет в гипсе лежать». Дед, обычно мало проявлявший интерес к новостям из жизни бабушкиного окружения, нехотя оторвался от книги и с легкой тоской поглядел на нее. И тут внук, видя дедово неудовольствие, неожиданно пришел ему на помощь.

— Ишь ты, что выкинула проститутка этакая!

Мне казалось, что я произнес эту фразу с той же интонацией и выражением, как если бы сказал ее уткам дед. Я был доволен собой, но не мог не заметить повисшего в воздухе напряжения.

— Петр, это что же такое происходит? Саша, кто научил тебя такой гадости?

Бабушка, схватившись за щеки, порозовела и с беспомощностью переводила взгляд с деда на меня.

— Сашка, шельмец, марш из комнаты, живо! После поговорим!

Дед властно выкрикнул и указал на маршрут моего движения. Я не понимал, что происходит, но чувствовал, что в чем-то виноват. Направляясь к выходу, я с радостью заметил, что носок дедовой ноги быстро покачивается. Значит, не все потеряно. Примерно через десять минут бабушка вышла от деда. Казалось, она еще не до конца отошла от смущения и странно на меня посматривала.

— Иди, он хочет с тобой говорить.

Дедова нога продолжала быстро раскачиваться, а сам он едва сдерживался, чтобы не рассмеяться.

— Ну и повеселил же ты меня, давно так весело не было. Хорошо, что бабка не поняла, откуда ноги растут! Скажу тебе так: насчет этой Ирины Матвеевны попал ты, что называется, не в бровь, а в глаз, сам того не подозревая. Недаром говорят: «Устами младенца глаголет истина». Вот только по форме ты переборщил. Не стоит так откровенно о людях говорить, особенно о знакомых. Не утки все ж, — дед засмеялся, но уже через несколько секунд в глазах его читался хорошо знакомый холод железной воли, и он продолжил уже совсем другим тоном, — и смотри, чтобы больше слов таких не употреблял. Выброси из головы и забудь, где услышал. Думаешь, не понял, на кого ты хотел сослаться. Больше повторять не буду.

Как-то в ходе разговоров бабушки с родителями прозвучало, что моя двоюродная сестренка из Москвы Танечка очень намучилась при посещении Эрмитажа, где она оказалась в обществе еще одного большого ценителя мира прекрасного из нашей семьи — ее отца и моего дяди. Дядя Юра работал архитектором в Москве и, попадая в Ленинград, не мог оставить без восторженного внимания его архитектуру, музеи и театры.

— Петр Ксенофонтович, Санек, как я вам завидую, что вы живете в таком потрясающем и великолепном городе.

Дядя Юра был человеком необычайно эмоциональным, искренним и прямым, и дедушка любил его, принимая его многократные дифирамбы в адрес нашего города с теплотой и явным удовольствием, тем более что высказывались они представителем столичной творческой интеллигенции, профессионально разбирающимся в предмете разговора. Но в тот раз дяде Юре за глаза досталось от бабушки.

— Вы только подумайте! Этот дурень протаскал семилетнего ребенка более четырех часов по музею и еще сокрушался, что из-за нее он не смог обойти все что хотел. Девочка была еле жива, а он и в ус не дул.

Бабушка была противоположностью дяде Юре и часто отпускала колкости в его адрес, считая, что ее красавица дочь могла в свое время рассчитывать и на более успешную партию, чем этот специфический грубиян-архитектор из Москвы. Да и разлучил он семью на два города, увез дочь в Москву.

Папа с мамой весело переглянулись. Нам всем была прекрасно известна особенность дяди Юры впадать в состояние эйфории под воздействием мира прекрасного, концентрация которого в Эрмитаже ввела его в состояние, когда время и внешние обстоятельства ушли на второй план вместе с моей двоюродной сестренкой. Танечка оказалась жертвой чрезмерной любви своего отца к искусству.

— Как бы передозировка Эрмитажем не вызвала у Таньки полного отвращения к музеям и выставкам, еще пара таких экскурсий, и Юра добьется этого результата.

Папа явно шутил, похоже, эта ситуация действительно его забавляла. Бедная Танечка представлялась мне чем-то вроде Пятачка из мультфильма про приключения Винни-Пуха, которого его большой и энергичный друг вечно таскал за собой, не считаясь с его желаниями, и втягивал в различные истории.

— К сожалению, серьезно повлиять на Юру способен только Петр Ксенофонтович, но по музейным и культурным вопросам они, похоже, заодно, а Танечку действительно очень жаль.

Мама поставила четкий диагноз и дала всем понять, что в данном вопросе следует только уповать на здравомыслие незатейливого отца Тани, который, в сущности, ее очень любил и баловал. Данная история случилась прошлым летом и пришла на память мне потому, что дедушка объявил мне о предстоящем походе в Эрмитаж. По его мнению, я уже «созрел для такого визита». Вечером на всякий случай я попросил бабушку напомнить деду историю про Танечку и Эрмитаж, но она ответила категоричным отказом, считая, что лучше дедушки в подобных вопросах все равно никто не разбирается и давать ему советы бессмысленно.

И вот мы в музее. Эрмитаж действительно покорил меня своим величием и роскошью. Я с любопытством вертел головой по разным сторонам и держал дедушку за руку, опасаясь отстать и затеряться в многочисленных людских потоках, движущихся по непредсказуемым маршрутам. Отовсюду раздавались восторженные голоса посетителей, среди которых было много иностранцев. Нигде и никогда раньше мне не приходилось видеть такого большого количества иностранных туристов, и я непроизвольно проникался ощущением гордости за наш Эрмитаж, который смог собрать и объединить всех этих людей, приехавших в наш город из разных концов страны и мира.

Дедушка чувствовал себя здесь как рыба в воде и даже несколько раз помогал различным людям, отвечая на их вопросы. В глазах этих людей читались глубокое уважение, признательность и благодарность ему за ответы, и мне это очень нравилось. Гордился я им и относил признательность этих людей отчасти и на свой счет, ведь дед-то был мой. Шел он целенаправленно по каким-то ему одному известным маршрутам и останавливался далеко не у всех экспонатов. Но остановившись, мог подолгу в них всматриваться и комментировать увиденное. Мне казалось, что в те минуты он был необычайно счастлив. Как будто какой-то неуловимый энергетический поток света переходил от картин к нему и заставлял этого холодного и рассудительного человека излучать такой силы внутренний свет, что его энергия начинала всей мощью воздействовать на ближайшее от него пространство, в котором находился и я — восьмилетний ребенок, практически ничего не понимающий в искусстве. И я действительно начинал проникаться дедушкиными настроениями, хотя не все его суждения были мне близки и понятны. Да и люди некоторые, случайно вслушиваясь в его речи, начинали по-новому смотреть на картины, и лица их одухотворенно менялись.