Владимир Ладченко - Светлые аллеи (сборник)

— Ты, наверно, не знаешь, — как бы слегка смущаясь, сказал я — у меня бабка была цыганка. По отчиму. Только это, конечно, между нами.

Хотя я из-за белобрысости был похож на цыгана меньше, чем на папуаса, Мишаня мне безусловно поверил.

— Так вот, я могу поворожить и она к тебе вернётся — как можно буднечнее добавил я.

— А ты умеешь? Хватит врать-то! — скептически заулыбался Мишаня, но глаза его уже сияли верой.

Я не стал убеждать и равнодушно пожал плечами:

— Не хочешь, не надо. Дело хозяйское.

— Нет, постой! Серьёзно что ли?

И всё закончилось тем, что я после некоторых его уговоров и моих ломаний согласился ему поворожить. Как говорится, «снять сглаз и повесить на уши».

Мишаня добыл из своего пустого бумажника фото своей немолодой возлюбленной и долго на него глядел пригорюнившимися глазами.

Потом с этим фото я закрылся в спальне. Там я, лёжа на диване в темноте выкурил сигаретку, досчитал до ста, три раза с удовольствием плюнул в фотографию и вернулся.

— Все, готово! — доложил я — Слушай сюда внимательно. Пока с ней не встречайся. Выдержи характер. А в среду, но не в эту среду, а в следующую, подойди к ней, поговори и увидишь, что будет.

— А что будет-то? — радостно напрягся Мишаня.

— Я же говорю, увидишь. Но только в среду…

Мишаня пришёл через две недели, вернее прилетел на крыльях оглашённого счастья. Принёс бутылку водки. Долго благодарил. Отворачивая свитер, показывал на шее засосы. Рассказывал взахлёб и по два раза:

— Пришёл к ней в среду. Другой совсем человек. Прямо на шею накинулась! Прямо медовый месяц! Отчего это? И почему в среду? Прихожу в среду, а она… Другой человек прямо. Даже минет сделала…

Мишаня прямо шатался от своего счастья.

«Потому что у тебя в четверг получка, болван, поэтому и в среду» — хотел сказать я, но сказал совсем другое. Какую-то фигню.

— Я же говорю, бабка — цыганка передала… Всё дело в астрале. Канал был забит. Энергетика ауры не доходила.

Когда Мишаня вприпрыжку ушёл, я грустно налил себе рюмочку и вдруг почувствовал себя безумно старым и каким-то изъятым из обращения.

Но потом выпил рюмочку и это чувство отошло. Правда, совсем недалеко.

Была у меня когда-то дача. Жена по глупой жадности купила. Но я на ней как-то сразу надорвался и дальше дело не пошло. Кое-как потом продали.

И был в нашем кооперативе председатель. Боевой мужик. На отчётно-перевыборном собрании он прямо блистал. Его доклад вызывал оторопь восхищения. Перед нами стоял Павка Корчагин наших дней, правда довольно упитанный. Такой боевой братишка. Как он, не жалея времени и сил, радел о нас, которые это не ценят. Не спал ночами, не ел обедами… Своя дача из-за этого быльём поросла. Прямо горел на своём священном посту. Даже инфаркт и желтуху от этого перенёс.

Говорил он это не в лоб, а намёками. Закоулками подводил к этой магистральной мысли. Что он де святой человек и кости положит за народное и дачное дело. И весь его загорелый облик подтверждал это, а глаза были удивительно честными, как у отличника народного образования. Ему даже хлопали. Правда я не хлопал. Не потому, что не хотел, а потому, что кровавые мозоли не давали. Болели очень.

Потом была ревизия и выяснилось, что он несусветный ворюга. Разворовал страшную уйму наших денежек. У меня был шок. Если ему нельзя верить, такому человеку, то кому же можно?

Осенью опять состоялось собрание и выдвинули нового председателя. Кристального человека. Его уполномочили и доверили самое святое — печать и кассу. С тем и разошлись на зимовку.

А весной выяснилась страшная вещь. Все провода электричества за зиму сняли безработные злоумышленники и мы остались без света. Дачи разграбили и частично сожгли. Много домиков просто разобрали на кирпич. Нанятый новым председателем сторож ничего толком объяснит не мог, так как по его словам с октября по март месяц включительно находился в небольшом запое. Говорил, что это у него каждый год. Ещё с комсомола.

Мне как обычно не повезло. Как я не мечтал, мою дачу не разобрали, не сожгли и даже не выломали дверь. Я как-то надеялся, что добрые люди её сожгут, и моя дачная эпопея благополучно закончится. Вкалывай теперь.

И это было не всё. Весной вовремя не укрепили дамбу и нас затопило половодьем. Некоторые дачники на своих участках успешно ловили сетями рыбу. Вымокли все косточковые культуры. Потом начались проблемы с поливом. То кабель не тот, то мотор сгорел из-за фазы, то угнали понтон. И мы до июля месяца поливали всё на руках. А много ли ведёрком польешь? Чудовищные предпосылки для геморроя.

Председатель бегал, как угорелый, утирая лицо грязной майкой. Но дело не шло. Наконец наладили полив, но тут отключили за долги электрический ток. И договориться не удавалось.

Дачники грозили председателю мотыгами, старухи впадали в истерику.

К августу наш председатель как ни крепился, а всё же поседел и часто безпричинно плакал. Такой совестливый человек. А неприятности нарастали. От керосиновых ламп и пьяных окурков сгорели ещё три дачи. Свирепствовали медведка и колорадский жук. У сторожа сдвинулись внутренние часы и его зимний запой начался летом. Два пенсионера насмерть отравились несвежим спиртом. Участились случаи воровства из земли овощей и картошки. Толпами бродили бичи. Без вести пропадали куры. Всё шло наперекосяк.

И честного председателя, всячески при этом обзывая, сняли. Дела он сдавал, как побитая собака.

Поставили старого. Того Павку Корчагина и несусветного ворюгу. Он сначала кокетничал и отказывался. Говорил, смущаясь: «Я наверно воровать буду…» «Воруй! — убеждали его дачники — Главное чтобы полив был». Ему дали карт-бланш на всё. Он оживился и в конце, жестикулируя кепкой, даже выступил с небольшой программной речью. Её квинтэссенцией было: «Смотрите у меня!».

Ему опять хлопали. Расходились оживлённые и довольные. Каждый старался пожать председателю его павкокорчагинскую мужественную руку. Приглашали на самогонку и гуся…

А что было дальше, я не знаю — наконец нашлась семья идиотов, которая купила мою дачу.

Мы сидели с Васей в гадюшнике и с аппетитом приканчивали третью бутылку. Выпили мы уже много и поэтому хотелось ещё.

— Да, жалко Сухова, — думая о чём-то своём, вдруг сказал Вася и нервно закурил.

— А чё жалко-то? — не понял я.

— Спился чувачок, — грустно сказал Вася и, скорбно помолчав, пояснил — Видел его недавно. Трясётся весь. Фуфайка прожженная. Ужас. А какие руки золотые были. У меня до сих пор этажерка его стоит. Давай за него.

— Давай, — поддержал я И мы допили.

Васю развезло, особенно в коленках, и я кое-как допёр его домой.

На следующий день ближе к вечеру, скитаясь в поисках пяти рублей у хлебного магазина, я встретил Сухова. Он смотрел на меня с какой-то тревожной жалостью. Как смотрят на человека, у которого рак, а он не знает.