Александр Попов - Восьмая нота

– Ты как тут?

– Озябла.

– Возьми. Прими в себя.

– Не могу, у нас не полагается.

– Пей, не то заболеешь.

– А тебе чего?

– Люблю тебя, дуру.

– Повтори, не поняла.

– Люблю тебя, люблю.

– Спасибо, морячок.

– Ну, выпила?

Выпила, так выпила, что на всю жизнь хватит. И дочке оставлю, и внучке достанется. Кто же знал, что темница холодная самым теплым домом обернется. Такое и Ностердамусу не под силу.

– Иди домой.

– Я тебя тут дождусь. Глотни там за меня.

Я воздух этот треклятый, сивухой пропитанный и сыростью, глотала, и наглотаться не могла. Плакала и слезой закусывала всласть.

– Как ты?

– Утра хочется.

– Давай стену разобью?

– Посадят.

Если бы моя воля, я бы тут всю оставшуюся жизнь просидела, и света белого не надо. А этим, которые за «красных» и «белых», скажу, что лучший свет на свете черный, он от земли.

– Как там Португалия?

– Пожары у них в лесах.

– Наши что ли фанаты подожгли?

– Не знаю, спрошу у ребят.

– Ты не уходи, ладно?

– Я тебе еды принес.

– Вот и закуси, а я выпью за тебя.

«Любимый» не выстукивала, он и так поймет. Утром пойдем в парк гулять. А магазин наш в ЗАГС надо перепрофилировать.

Видеть никого не могу. Боюсь, не выдержу, попрошу невозможного – ту, которой нет. Те ладони, золото которых пил, те волосы, в снопах которых отдыхал.

Она не прижилась – прижалась ко мне теплым комочком мартовского снега. Нет, она меня не любила – хотела что-то вызнать. Как зверек выглядывала из своей норки и улыбалась вопросами.

– Скажи, а есть обратная сторона у лица?

– Лицо не Луна.

– А у Земли всё лицо?

Я стеснялся при ней своих губ. Она гладила оставшееся серебро моих волос и уводила куда-то все не в ту сторону.

– Когда из тьмы свет сочится, вот он и есть вечер.

– А в вечерах что?

– Там завтра завернуто.

Она меня не ждала – жила какой-то своей особенной жизнью.

– Любое зеркало – дно, да?

– Не знаю.

– Зеркало, как и вода, – из памяти.

В ее пальцах скопилось столько света. Они недоцелованы. А дальше пальцев она меня не допускала.

– Тишина – это терпение на выдохе или вдохе?

Нет со мной ее тишины – есть две заколки для волос. Два моих полюса: скука – сегодня, сказка – вчера.

– Талант – это такая талая вода, которая с весной уходит?

– Откуда это в тебе, Даша?

Ее больше, чем нет. Есть поля, дороги, облака… Есть дожди, но они не из карих снегов ее веснушек. И куда-то совсем исчезли вечерние лица, и у туфель по асфальту голос не тот. Обычно вечерами мы сидели у моего окна. Может, она приходила к нему, а не ко мне.

– О чем ты думаешь, Даша?

– Зачем тебе это?

– Ты хочешь иметь свой дом?

– Дом – это добро. Еде нет зла, там и дом.

Мы в основном молчали и щурились на теплый свет фонарей, рассыпанный по снегу.

– У разлук есть руки?

Я не ответил, и она больше не пришла. У меня не хватило роскоши рук на ее тишину.

– Даша, а душа где?

– Ты еще такой глупый. Надышу тебе тут, вот и душа. Душно… Не выдержу, попрошу невозможного… Ту Дашу, которой нет.

В ночь перед моим первым уроком приснилась Марина. Она долго рассматривала меня, спящую, и казалось, так и уйдет, ничего не сказав. А она вдруг стала ронять слова на пододеяльник. Я собирала их и складывала. Получилось: «Будешь рассказывать им о любви, не ушибись».

Утро торопило. Боялась опоздать. Волновалась страшно, а урок получился. Под самый звонок одна девочка, не вставая с места, воскликнула: «Волны до Цветаевой были другими. Они не знали, о чем шептаться. Сейчас все моря зачитываются ее стихами».

Пока добиралась до общаги, вся продрогла. Еле попала ключом в скважину душевой комнаты. Руки не слушались, были в мелу, в пене стихов. Долго стояла под горячими струями. Когда стала вытираться, обнаружила на теле синяки, будто об какой-то угол ударилась. Тут и вспомнила сон и слова Марины: «Будешь рассказывать о любви, не ушибись». Не выдержала, разревелась.

Он знал о существовании в соседнем городке уникальной частной библиотеки. А как только дошли слухи, что хозяин той библиотеки от глубокой старости отправился в мир иной, решился действовать. Оказалось, внук с внучкой библиотеку поделили пополам. Брат свою долю увез в другую республику и успешно пропил. Сестра книг не читала, и не одобряла этого баловства, а пить не пила, вот они и пылились без дела.

Адрес он узнал довольно быстро. Позвонил, дверь отворила неряшливая дама средних лет. Он представился, как положено:

– Я преподаватель университета, можно с вами поговорить о книгах из библиотеки деда?

– Не знаю я никакого деда, идите отсюда, не то в милицию позвоню, вмиг трезвонить прекратите.

Он понимал, что она непременно так и поступит, но отступать было свыше его сил. Многолетний опыт поисков подсказывал, подталкивал: «Не бойся ничего, иди напролом».

– Можно взглянуть хотя бы на ту, на которой ваш таз стоит?

От неожиданности она приподняла эмалированный таз, поспешно вынула из-под него книгу внушительных размеров и сунула в руки пришельца.

– Вот вам, и катитесь поскорее отсюда, мне не до вас, у меня кот пропал.

Он принял книгу, по рукам от накатившегося волнения пробежала дрожь. И ожидая чего-то необыкновенного, наскоро рукавом пальто протер обложку. Перед глазами запрыгали невероятные буквы: «Географический атлас Российской империи».

Вдруг невыносимо закололо сердце, и он, замирая, холодея всей кожей, почувствовал, что это еще не всё. На первой же странице стоял автограф Александра I.

Милиция их обоих обнаружила в подъезде на следующее утро. Его увезли в морг, а автограф оставили на подоконнике. Час спустя она пошла выносить мусор и искать пропавшего кота. Книгу свою узнала, но нет – не обрадовалась, скорее, обиделась:

– Ходят, ходят тут, просят и сами не знают, чего хотят.

Тазу несказанно повезло, он вновь восседал на автографе Александра I.

И кот к обеду вернулся. Жизнь налаживалась.

В девятнадцать до меня дошло, что собственности нет. Лет десять находка бесила, порой доводила до отчаяния. А как овладела мной полностью, так и задышалось. У меня нет привязанности к вещам, да и вещей по сути нет, так, что-то висит на плечах, на ногах болтается. В отношении людей сложнее, ревную.