Сергей Нефедов - Лунная походка

Бравый Пожарник, как все они, тоже передвигался на корточках, и все-таки он отрывался и, широко раскинув руки, рывками пробегал несколько метров, чтоб снова упасть и уцепиться за бортик. Он первый и увидел впереди в обрывках тумана начало следующей лестницы. Какое-то время все смотрели на нее в растерянности, не зная, как к ней подступиться. Дело в том, что нижние ступени находились на расстоянии от платформы. Пожарник снял с себя куртку и, не вставая с корточек, изловчился и захлестнул рукавом нижнюю ступень; подтянув, он притянул лестницу, остальные осторожно подползли поближе. Помогая друг другу, они все-таки смогли оседлать лестницу, идущую под углом так, точно ее оставили прислоненной к стене.

Пожарник вырвался вперед, и, пока остальные карабкались, он хотел уже было по привычке окрикнуть, чтоб догоняли, как вдруг четыре ступени, на которые он опирался, хрустнули, он хотел ухватиться за что-нибудь, но руки хватали воздух, и ветер заглушил крик. Пожарник исчез, подхваченный глубиной.

Тогда они снова вернулись на узкую платформу и поползли дальше к невидимому краю. И вот платформа неожиданно кончилась удобной и широкой лестницей. Они переглянулись, кто-то должен идти первым. Блондинка вскочила на нее так, как если б хотела сказать: будь что будет, если б лестница оказалась гнилой, то уж пусть сразу. Но ничего не произошло, и она твердо стояла на ступенях, задорно глядя на остальных. Они потянулись за ней. Какая-то сила исходила из нее, задор и смелость. «Надо же», – подумал Участник, плетясь за Старой Леди. Они ползли, как черви.

Лестница начала заворачиваться как спираль, изменяясь, становясь все шире. Лихая (так окрестил девушку Участник) вырвалась далеко вперед, она словно бросала вызов, чувствовалось, что ею овладело нетерпение, она как будто постигла что-то, ей одной ведомое, от чего радостью осветилось ее лицо, оно светилось изнутри светом, так что нельзя было не дивиться, на нее глядя.

И вот они достигли платформы, залитой пропастью света. Бездонная пропасть света окружала их. Шум невидимых крыльев и волны ликования, совершенно непонятного, накатывали, Старая Леди и Участник отдыхали, всматриваясь в ревущую ясность, а Лихая искала выхода переполнявшему ее открытию. Она искала некий свой путь, свою дорогу наверх.

Она искала и она не нашла дорогу.

Она раскинула руки, как крылья, и полетела.

Шум множества крыльев поглотил ее.

Старая Леди встала, стряхнула усталость, и они пошли вдвоем. Дорога вела дальше, дальше шла воздушная мостовая, неверная, подвластная лишь наитию, колышащаяся, похожая на железную дорогу в луна-парке, дорога опадала и они скользили вниз с замиранием сердца, она поднималась и они карабкались вверх, то на коленях, то на животе, а то выставив ноги и держась за узкую ускользающую куда-то вправо, потом влево колею.

Участник взглянул вниз и увидел море, он не удивился, нет, просто в ушах шум моря и птиц. Это были, конечно, чайки, и хотя их пока не было видно, но он знал, он понимал, что надо дойти, доползти, добраться, как угодно, любой ценой или, вернее, без всякой цены, что одно и то же.

Лестниц прибавилось. Они обступали их со всех сторон, обрывки их висели там и сям, пустые, продуваемые, ждущие, обрывки чьих-то восхождений, чьи-то начинания, ободранные, ветер относил их в сторону, и они сталкивались, пустые, звеня повсеместно.

Он почувствовал, что падает. Всякая опора исчезла, он еще цеплялся, пытаясь что-то ухватить. Он увидел громадное ослепительное море и остров, небольшой остров посреди. На острове дымили трубы, на пастбищах паслись коровы, лошади, вдали синел лес, машина шла по дороге, за ней с гавканьем бежала собака, женщина убаюкивала ребенка в коляске. К острову шел пароход с растянувшимися на лежаках пассажирами. На острове, на холме – пара влюбленных.

Меня всегда удивляло и раздражало, когда после моего ответа на вопрос: – Ну как там ? – лицо, обычно независимо от возраста и пола, через какое-то время теряло ко мне интерес, ведь он/она ждали узнать что-то, дополняющее их представление о тамошней, конечно же несравненно лучшей, сказочной жизни, которой они в силу каких-то досадливых обстоятельств пока еще не вкусили, но до которой доберутся вот-вот. А мой бред (брэнд) как-то не усваивается, то есть ломает их представление – уж там-то люди живут по-настоящему, там – лакомый кусочек, стоит только выучить (подучить) тамошний язык, как в тот же миг откроется коробка сладостей, и непременный Праздник, который всегда с ними, начнется. Рано или поздно уж я-то не дам дрозда, уж я-то не оконфузюсь! Знай наших! Эх!.. – Жаль-жаль. И они отходят, тут же забыв и меня, и все мои неправильные впечатления. Тут какая-то ошибка, – говорит про себя она (он), – все дело просто в его (т. е. моем) невезении. Другие-то вон как там свой бизнес разворачивают. А то, что дальше мойщика машин, стекол банков и учреждений ты никогда не продвинешься, что десяти-, а то и двенадцатичасовой конвейер ждет их в лучшем случае, что бобину формайки (бумаги, имитирующей дерево или мрамор) придется, высунув язык, тащить через весь грязный цех (если еще не обделаешься, если позвонок не сорвешь) – 500 кг, и вас четверых мотает, а начальник, весь такой чистенький, вечно орет – быстрей, быстрей!.. Кого же это сможет… уж лучше врать напропалую, тогда лицо слушающего расплывается в умилении и блестит как масляный блин…

Приобретено на Бен Игуде. В конце улицы склад, где беззастенчиво роется люд репатриантский, внешне мало отличный от, разве что страстью к тряпкам. При первом поверхностном знакомстве вырастают терракотовые крылья за спиной, ноздри раздуваются, минута – и вы взлетите!

Но баул уже набит, совать некуда. Все кажется, найдешь что-то необычайное, уникальное, произведение искусства!

В голове нет ни строчки, хотя что-то было, что-то вертелось, просилось наружу, хотело быть сказанным, чтобы нельзя было не сказать: это не высказано. Но так и не нашлось слов, стало быть, не считается.

… Девять часов вечера. Ветер смолк. На море освещенные прожекторами волны да работники пляжа с миноискателем. Ищут ключи от потайной двери. Прохладный ветер входит в маленькое оконце. Лучше сказать «незавидное», чтоб потом повторить как бы между прочим. Некоторые позволяют себе между прочим ронять, равно и не обращать на находки внимания. Мы будем буксовать и возвращаться, повторяться и не двигаться. Итак, вечер. Вечер жизни, прошедшей в испуге.