Наталья Парыгина - Молекула

Бригадир всегда замечал ее настроение. У другого кого из бригады случится переживание — не видит, а тут между глаз не пропустит.

— Что, Молекула, нос повесила?

— Да ничего. Так.

Потом откуда-то прознал про письма, хоть письма приносили в девичье общежитие. Подсел в обеденный перерыв, сам папиросу незакуренную в руках мнет, сам, не глядя на Катю, спрашивает:

— Кто тебе письма шлет? Родители?

Катя вздохнула.

— И родители шлют.

— А еще кто? Парень?

— И парень тоже.

Папироса у бригадира переломилась, отбросил он ее, так и не закурив.

— Что же он тебе пишет? Любит?

Катя искоса взглянула на могучую фигуру Васина, тихо сказала:

— Любит. Меня любит. И море. Море больше. Ну и пусть.

Она встала, не хотела говорить больше про те письма. Бригадир тоже встал, но все-таки спросил еще:

— Моряк, что ли?

— Нет. Домик у него на берегу моря. И сад. Сейчас уже цветет. Сидишь в беседке, и сквозь ветки море видно. Чудо!

— Что же уехала от этого чуда?

— Другое, свое хочу сотворить, — объяснила Катя, задумчиво глядя в лицо бригадиру. — Это разве не чудо, что мы с голой степью сделали?

— Понятно, — сказал бригадир. — А садов таких здесь не будет. И моря не будет.

— Знаю, — кивнула Катя. — Всю землю в одни руки не заберешь.

Они поговорили, и все пошло по-прежнему. Катя работала и училась, и шли ей письма, она их читала, а сама ходила грустная. А бригадир однажды в воскресенье уехал в город. Уехал на автобусе, а вернулся на мотоцикле. Купил мотоцикл, чудак. Нет чтобы новый костюм купить, на первомайский вечер явился в стареньком, а вот мотоцикл отхватил.

Но потом ребята в бригаде сообразили, что мотоцикл приобретен с прицелом. Стал бригадир в свободное время кататься: то по степи носится, то в город поедет. Да не один, а с пассажиркой. Сам на водительском месте сидит, правит, а Молекула на втором седле. Ничего ей, наверное, не видно из-за его широкой спины, а все же прокатиться не отказывается.

Мало того — бригадир обучил ее мотоцикл водить. Уже теперь она сидит впереди, а он пассажиром. И вся степь перед ними ковром расстилается под вечерним солнцем, и дороги, и деревни, и лес в отдалении на виду.

Только вышло однажды что-то у них неладное. В воскресенье уехали на речку, бригадир с вечера говорил ребятам, что весь день будут они с Катей купаться да загорать, и похоже всерьез на Катю рассчитывал, а часа через два слышат ребята: тарахтит мотоцикл. Повысовывались из окон, глядят и понять ничего не могут. Катя одна на мотоцикле приехала, поставила его возле мужского общежития и ушла в свой корпус.

Бригадир вернулся пешком уже в сумерках. Лицо поцарапано: об ветку, говорит, задел. Может, и правда, кто его знает. Только с этих пор перестала Катя ездить с бригадиром.

Неугомонный Степан смеялся над ней:

— Чего же не катаешься на бригадирском мотоцикле? Дороги, что ли, стали тряские?

— Пускай «Волгу» купит, — отшучивалась Катя, — тогда буду кататься.

В сентябре перевели Катю на кран. Первый раз, еще на практике, полезла наверх по лесенке вслед за крановщицей — испугалась:

— Вера, подожди меня!

Ребята в бригаде слышали, засмеялись. А Вера задержалась, поглядела сверху:

— Что, боишься?

— Нет, — сказала Катя, — так просто.

Боишься, нет ли, а подниматься надо. Трусливые пусть за печкой сидят.

Правду сказать, и теперь еще иной раз жутковато Кате на большой высоте. Жутковато и радостно. Не увидеть людям с земли такой бескрайной зеленой шири, и стройку, и новый городок, и лес, и реку, и неба не увидеть им так близко, как видит Катя. И не всякому дано испытать счастливую гордость за власть над огромной послушной машиной. Повернут штурвал маленькие Катины руки, и тяжелый короб кирпичей поползет вверх, другое колесико Катя тронет — и двинется в сторону могучая стальная стрела. Звенит звонок: «Эй, люди, принимайте груз!»

Кран — как член бригады. Честно работает стальная махина, и в бригаде дело идет бойко. Закапризничает кран, закуражится перед молодой своей хозяйкой — не миновать бригаде простоя.

Но кран слушался Катю, редко выходил из воли. Аккуратно и быстро подавала Катя строителям раствор, кирпич, лес, железобетонные балки, и рос, поднимался новый корпус, в котором через несколько месяцев станут готовить удобрения для бескрайних русских полей.

И вдруг однажды груз ни с того, ни с сего проехал мимо строительной площадки, выше, выше, чуть не до самой стрелы поднялся, Васин и руками махал, и голосом кричал крановщице. Она, наконец, спохватилась, выключила подъем, а сама вниз смотрит из кабины, перекинулась, словно выпрыгнуть хочет. Бригадир тоже глянул вниз и увидел незнакомого человека.

Самый обыкновенный был тот человек. Роста среднего, худощавый, в черных брюках, в ковбоечке, светлые волосы на лоб упали. Ничем не примечательный человек, только что море любит, так кто же его не любит. А что для Кати с морем расстался, так ради нее с жизнью расстаться не жалко, не то что с морем.

А через три дня в обеденный перерыв, когда бригада Васина расположилась на бугорочке возле крана пообедать, спустилась Катя со своей высоты и подошла к бригадиру. Он протянул ей кусок хлеба с салом, спросил:

— Хочешь?

Катя покачала головой:

— Не хочу.

Бригадир отложил на газетку тот бутерброд, а свой продолжал есть. Катя стояла, смотрела в сторону и молчала.

— Что молчишь? — спросил бригадир.

— Ничего, — сказала Катя. — В воскресенье в загс хотим ехать, да автобусы редко ходят.

Бригадир отложил недоеденный бутерброд, достал папиросы.

Степан, сидя возле бригадира, каблуком ботинка выкручивал в земле лунку.

— На мотоцикле в свадебном платье вроде неудобно, — глядя в землю, проговорил, наконец, бригадир.

— У меня нет свадебного, — быстро проговорила Катя. — Не успела сшить, в простом поеду.

Васин поднял большую курчавую голову, поглядел Кате прямо в лицо, вздохнул:

— Эх, Молекула…

— Дай им мотоцикл, Миша, — сказал рыжий Степан.

— Ладно, — сказал Васин, опять уставившись взглядом вниз. — Дам. Поезжайте.

Он, наверно, ждал, когда Катя уйдет. Но она не уходила. Она все стояла здесь в своих стареньких туфлях без каблуков и в серых рабочих брюках, золотистые волосы падали из-под косынки на тонкую шею. Васин видел только туфли с содранной на носках кожей, да серые заношенные штанины, но и не видя, все он знал: и синюю кофточку, и косынку, и локоны, и пухлые губы, и карие глаза, до нежной жилочки на виске знал он Катю, милую и чужую. Молекула… Маленькая, быстрая, повернулась — и нет ее. То на кран ушла: и близко, а не достанешь с земли. Теперь вовсе отдаляется.

— Гена на стройке собирается работать. Каменщиком.

Вот ее голос рядом звучит… Что?.. Каменщиком?.. Ну, а мне какое дело? Пусть работает, кем хочет, что мне за дело? Не знаю я никакого Гены, и знать не хочу…