Кевин Брокмейер - Лучшее от McSweeneys

— Отлично, — сказал гипнотизер.

Она прижала пупок к животу, стараясь прилепить его на место. В ушах звенело. Пупок не желал держаться.

— Только Бог может приставить его обратно, — сказал гипнотизер. — Вот видите. Значит, вы все-таки не верите в Него.

— Не верю, — простонала женщина. Пупок лежал у нее на ладони. Горло сдавило, в висках пульсировало. Она чувствовала, что вот-вот расплачется.

— Я обо всем позабочусь, потому что верю, что эта штуковина вам дорога. Вы слышите, что я говорю, Джозефина? Я верю вам.

— Верите мне? — она тупо посмотрела на него.

— Я верю вам и верю в вас! — он произнес это с такой убежденностью, что комок в горле Джозефины исчез, и слезы наконец хлынули из глаз.

— Позвольте мне взглянуть на него, — попросил гипнотизер.

— Взглянуть?

— Всего на минутку.

— Зачем?

— Чтобы исцелить его. Он умирает. Сами посудите.

Она разжала пальцы. Пупок свернулся в маленький шарик. Он весь потемнел и сморщился. Ее рука затряслась.

— Сейчас, — он прикрыл ее ладонь двумя своими. — Вот так. Теперь он у меня. Всё в порядке. — И он принялся поглаживать пупок.

Джозефина смотрела во все глаза. Сперва она не видела разницы, но потом заметила, что цвет меняется. Неужели действительно меняется? Да. Пупок бледнеет и увеличивается в размерах. С каждым поглаживанием он расправляется и обретает первоначальную форму, становится персикового оттенка. Она улыбнулась. Гипнотизер не соврал и излечил его.

— Ну и как? — сказал он. — Теперь лучше?

— Да, — прошептала она и протянула руку, но он не вернул ей пупок.

— Я хочу поговорить с вами кое о чем, Джозефина.

— О! — только и вымолвила Джозефина и снова опустилась на стул. Она знала: что бы этот мужчина ни сказал, он будет прав. Она слишком много пила. Слишком много курила. Она прикрыла живот рукой. Без пупка она чувствовала себя обнаженной.

— Вы заметили, как легко он отвалился? — спросил он. Она нервно сглотнула. — Со здоровым человеком такого бы не произошло. — Он поглядел на дочку. Та сидела, опершись подбородком о кулак, а локоть поставив на колено, смотрела в окно и была целиком поглощена происходящим на улице. — У здорового человека пупок — центр жизненной энергии — полон сил и эластичен. Позвольте, я вам покажу. — Он стал водить над пупком рукой. — Вот, смотрите, — прошептал он. Маленькая штучка на его ладони начала пульсировать и наполняться цветом. Гипнотизер прикоснулся к ее краю. Облизал палец и провел вдоль кромки. Поглядел на девчонку. Та действительно была очень симпатичной. Он восхищался дерзким поворотом ее головы, царственной линией уха, изгибом челюсти. Шея — которая в старости сделается длинной и морщинистой, как у черепахи, и скованной в движениях, — сейчас поворачивалась легко и элегантно. Он провел взглядом вдоль линии ее шеи, задержавшись на голом угловатом плече, потом по руке с вытатуированной розой, снова вернулся к плечу и опустил глаза на юную грудь, приятно круглившуюся под тонким хлопком — не слишком развитую, но и не слишком плоскую. Он прикрыл глаза и снова медленно провел пальцем вдоль кромки пупка. — Смотрите, — прошептал он. — Следите, как я заставлю его вырасти.

Джозефина увидела, как ее пупок становится белым и светящимся, цвета облатки для причащения, целый сверкающий мир холода и божественной красоты, будто северное сияние. К тому же он заметно вырос! Когда гипнотизер держал его под определенным углом, слегка наклонив к Джозефине, ей казалось, будто она видит луну и свое отражение в ней. И всё это принадлежало ей! Она радостно засмеялась.

Гипнотизер открыл глаза. Посмотрел на мать — она так и стояла с отвисшей челюстью и горящими глазами, — и тоже рассмеялся.

— Смотрите, — сказал он и повертел пупок на пальце. — Не отводите взгляд.

Он подбросил пупок в воздух, и тот задрожал, покраснел и стал немного пахнуть духами. Диск менялся: из оранжевого в красный, а потом в розовый, шел волнами, и Джозефина начала елозить на стуле вверх и вниз, юбка у нее задралась. Гипнотизер уставился на ее бедро. Противное бедрышко, пухлое и со слабо развитыми мышцами, — он как раз такие и любил.

— Встаньте, — скомандовал он. — Развернитесь.

Айрин наконец оторвалась от окна и увидела, что ее мать танцует, медленно описывая неровные круги, облизывает губы, исступленно гладит себя. И это ее мать — спокойная и сдержанная женщина! Мать происходила из породы сдержанных женщин. Даже когда она напивалась, то не устраивала дебошей, а тихо слонялась по дому и переставляла вещи, вроде как прибиралась. Но сейчас она схватилась за юбку и потащила ее вверх, через голову, при этом трясясь в танце. Мужик-гипнотизер уже язык свесил от вожделения, глазки превратились в крохотные бусинки.

— Еще, давай согнись! — прошептал он. Джозефина согнулась в талии и просунула голову между коленок.

— Мама? — встревоженно окликнула ее Айрин.

Гипнотизер откинулся на спинку стула, хлопнул в ладоши над головой и сказал:

— Привет, Джозефина.

— Эй! — воскликнула Айрин. Гипнотизер покосился на девчонку. Айрин холодно взирала на него и усмехалась. Он оглядел ее с ног до головы, потом посмотрел ей в глаза и увидел там собственное отражение — уродливый жирный мудак. Он присмотрелся получше. Погрузился в сквозившее во взгляде Айрин презрение и увидел себя таким, каким видела его она: дряблая кожа, затуманенный взгляд, жалкий мужчинка со скошенной нижней челюстью. Присмотрелся получше и увидел, каким станет впоследствии: губы запали, кожа мешочками обвисла с заострившихся скул, глазницы ушли в глубь черепа, а глаза начали слезиться. Айрин, попавшись на удочку его взгляда, видела, как его плечи ссутулились, грудь под рубашкой сделалась впалой, а руки, губы и голова стали мелко трястись. Его состарившееся лицо было мешаниной крошечных лопнувших капилляров и приобрело сине-красный цвет, а глаза превратились в лишенные зрачков озера боли, влажные, гноящиеся болота, испускающие слезы.

Юное горлышко Айрин невольно сжалось, а в сердце зародилась жалость; она услышала птичий крик и уловила слабый, едва заметный запах.

Гипнотизер выглянул в окошко на гору — поверхность неопределенного цвета и холодная каменная сердцевина — среди этого ступора природы его и заставили припарковать свой вагончик.

Он перевел взгляд на Джозефину: лицо ее раскраснелось, зрачки расширились, заняв почти всю радужку. Сердце его дрогнуло. Он усмехнулся.

— Хорошо, хватит, — прошептал он, и женщина выпрямилась. Разгладив юбку, она присела на краешек дивана, прижала пальцы к губам, с опаской оглянулось на дочь — та словно бы к чему-то прислушивалась. Джозефина поежилась.

— Так, замечательно, а теперь смотрите, как он уменьшается.