Дукенбай Досжан - Шелковый путь

С далекого холма сорвался беркут и, тяжело загребая крыльями, набрал высоту, потом стал парить на одном месте, совершая круг за кругом, как будто для того, чтобы Жетыбас запомнил его на всю жизнь.

Его мысли отвлек какой-то неприятный и тревожный звук. Он ткнул в бок вислоухого водителя. Тот прислушался, резко затормозил и выскочил из кабины. Торопливо подбежал Саясат. И надо сказать, остановились они вовремя. Привязанная в кузове кобыла-четырехлетка упала, и ее душило сыромятным ремнем, доносился уже предсмертный хрип, а глаза были похожи на скисшее молоко. Саясат в одну минуту обрезал веревку, и постепенно животное пришло в себя. Жетыбас корил себя: «Старый дурак. Опоздай хоть на секунду, и все было бы кончено. Надо было оставить ее дома, пускай бы бродила… Придется теперь держать тебя на привязи у каменной стены. Будешь глотать вонючую гарь вместо горного родникового воздуха».

Жетыбас пересел в пыльный кузов и всю дорогу держал лошадей за уздечки. Наконец добрались до совхоза.

Саясат поселил своего горца-брата в одном из домов, кучно расположенных вдоль шоссе. Прежде тут жил их родственник, который уехал в город.

В доме семь комнат и длинный, как туннель, коридор. «Век мне не накопить добра для этих комнат», — подумал Жетыбас и выбрал для жилья две из них. А остальные ловко превратил в стойла для коней и в овчарню.

Не теряя времени, он смастерил корыто для кормления лошадей и прибил его к стене, облицованной ореховым деревом. Прожорливых овец тут же пустил на клевер, растущей вдоль забора, словно гусениц на свежие листья.

Саясат уехал куда-то на два дня. Когда он впервые зашел к брату и увидел разгромленный дом, то чуть не превратился в пепел от злости.

— Дикарь, — только и смог сказать он. — Эти горы изуродовали тебя. А я-то думал приобщить тебя к культуре и красоте.

— А что? — спросил Жетыбас.

— А то. Придут к тебе родственники, вот и покажешь им пыльный двор да пропахший навозом дом.

Жетыбас затосковал, однако внутренне воспротивился. Каждый спит на привычном боку, каждый поет на свой лад. Жили же предки сознательной полнокровной жизнью без этих извилистых могил, которые называют современным жильем, без этих витиеватых стеклянных посудин. Что было им предначертано судьбой, то и брали честным потом. И разве их любовь к животным приравняла их к скоту?

Его отец, дед и предки — все они поклонялись покровителю верблюдов Зенги, покровителю крупного рогатого скота Ойсыл, покровителю овец Шопан-ата, лошадей — Жылкышы и вели размеренную, довольную жизнь. И это духи предков говорят в нем, когда он часами готов слушать блеяние овец и наблюдать за поведением лошадей на тучном пастбище. Характер любой скотины он может понять по ее внешнему облику и по голосу. Если он хоть раз в день не услышит будоражащий душу топот коня, ему кусок в горло не полезет.

Однажды он только задремал, кинув под бок баранью шубу, как нагрянули в дом четверо мужиков, подпоясанных веревками, в казахских шапках и с обветренными лицами.

— Он спит, а родичи ищи его, — сказал один из них. — Приехали звать тебя в гости, показать, как мы живем.

— Хорошо, — сказал Жетыбас и с ходу облачился в стеганый чапан. Акбота повязала снежно-белую шаль, и все вышли из дома, как утки на выпас.

Так начался его первый поход к родственникам. В одном доме съели полную чашу жирного плова из искристого риса и куропатки. В другом полакомились дыней — «даром пророка». У Саясата предложили какое-то таинственное блюдо «нарын», где лапша была не толще нитки и в ней кое-где блуждали кусочки мяса не крупнее просяного зернышка. Потом пили горький зеленый чай из белого чайника.

А когда возвратились домой, Жетыбас почувствовал в желудке воющую пустоту, будто все съеденное за день вышло из тела с одной отрыжкой.

Он приказал Акботе немедленно поставить казан. Душа его успокоилась лишь за полночь, когда он волком набросился на порядочный кусок мяса и уничтожил его, а потом вытер жирные руки о сапоги. Ковыряя в зубах щепочкой из арчи, он с тоской думал о том, что из него хлопкороб, как из коня водитель.

Вчера, например, забыл перекрыть воду, и весь хлопок смыло водой. Куда ни кинь глаз, кругом не найдешь куска свободной земли, хотя бы с подметку, где можно было бы пасти мелкий скот. Везде хлопок. Нет, не прожить здесь хозяину скота.

Едва закрыл глаза, под окнами начали реветь проносившиеся машины, как будто специально ждали ночи. Даже стены стали дрожать, а стекла задребезжали старушечьими голосами.

Жетыбас долго ворочался в постели, накрывшись с головой подушкой, плотно закрывал глаза, но сон не шел.

Почему-то вспомнились картины детства. Колхоз тогда выращивал кукурузу. Война только закончилась, и люди все еще были в плену у грозных военных лет. Многие мужчины не вернулись. Все тяготы хозяйства несли на своих хрупких плечах женщины да подростки вроде Жетыбаса. С утра до ночи они работали. Время от времени какая-нибудь голосистая вдова затягивала песню, изливая всю свою горечь и сердечную тоску. У каждой была своя песня. Им подпевали молодые девушки.

Одни пели: «Ох, мой аул. Твои лучшие сыновья ушли на фронт. Увидят ли вновь они своих заплаканных матерей и жен?»

Другие пели: «Налилось яблочко на ветке, но некому его сорвать. Мой братец на войне. Покажись хоть на миг».

Эти песни навсегда врезались в мальчишескую душу Жетыбаса. Он и сейчас помнил каждый голос, хотя уже прошло столько лет.

Эти песни, вобравшие в себя горе, тоску и надежду, все время возвращались к нему, когда ему становилось горько и безысходно. На этот раз ему приснился голос его любимой женеше. То ли она просила проснуться, то ли поддержать песню, он не понял. Но все тело его было во власти ее зова: «Где мой брат воин, где мотает тебя судьба? Отзовись». И он проснулся со стоном, весь разбитый и раздавленный.

В окно заглядывала заря. Голова была тяжелая то ли от переживаний во сне, то ли от обильной еды на ночь.

Пока он сидел, находясь между сном и явью, в дверь кто-то сильно постучал, потом раздался голос:

— Есть кто в доме?

— Дверь открыта, заходите! — сказал Жетыбас. Акбота проснулась и начала торопливо одеваться, пригладила волосы, натянула шаль. Они привыкли, когда жили в горах, в своей хибаре, к одиночеству, никто и никогда не будил их ни свет ни заря.

Оказывается, пришел сосед, угостивший их пловом. Он был весь в грязи и в глине, будто нарочно вывалялся в канаве.

— Что случилось? — встревожился Жетыбас. — Почему ты весь в грязи?

— Ваши овцы забрались на хлопковое поле и все там повытоптали, — сказал сосед. — А я вчера пустил туда воду. Пока гонялся за ними, испортил оросительную систему. Весь летний труд, весь мой пот, все пошло насмарку. Придется пойти в суд и подать на вас жалобу.