Дукенбай Досжан - Шелковый путь

Зоркоглазая молодка круто осадила перед ними коня:

— Батыр, к тебе можно обратиться? Баршын-слу тоже сразу же узнала молодку. Ошакбай поехал к ней навстречу, ласково поздоровался. Молодка ударила плетью коня, свернула в сторону. Ошакбай послушно последовал за ней.

— Значит, нашел себе, батыр, забаву на дороге? Случайная девка приглянулась тебе, стала твоей избранницей? Что ж… да будет счастлив ваш брак! Да посетит удача ваш очаг!

Ошакбай потемнел лицом.

— Оставь свои намеки, зоркоглазая женщина. Говори прямо!

— А что прямо-то говорить? Просто предупреждаю, чтоб не очень убивался, если постигнет тебя разочарование на брачном ложе.

— А тебе что до нашего брачного ложа?!

— Ну как же? Ведь испокон веков кипчакские батыры брали в жены только невинных девиц либо сразу же обновляли постель для любовной услады. Что же это с тобой случилось, кипчакский батыр? Выбрал себе не девицу, не молодку, а мужеподобную бабу! Ну, да ладно, не обижайся, не обессудь за глупые слова. Любила я тебя, батыр. Теперь прощай!

Сказав это, зоркоглазая молодка с места пустила коня вскачь, оставив батыра в недоумении. Нескоро он собрался с мыслями и опечаленный вернулся к кочевью. Дальше уже ехал он молча, стараясь избегать пытливого взгляда насторожившейся Баршын. Кроваво-красный закат долго пылал у горизонта.

В пустынной степи бесцельно металась зоркоглазая молодка; она была как в бреду, ничего не замечала и не чувствовала. Изредка лишь подергивала поводья, и конь послушно сворачивал то налево, то направо. По раздольной степи брели-плыли причудливые тени; вдалеке, казалось, неслышно проносились то ли табуны коней, то ли хищные звери. Молодка ни на что не обращала внимания. Лишь когда конь споткнулся, попав ногой в чью-то нору, молодка на мгновение точно вынырнула из пучины мрачных дум, огляделась вокруг. Но тут же накатилась на нее страшная тоска и безразличие овладело ею. От слез в груди ее стало пусто, будто навсегда покинула ее душа. Дальнейшая жизнь лишилась смысла: ни любви, ни радости. Осталось лишь доживать свой век, испить до дна горькую чашу судьбы. И больше ничего… Она посмотрела вокруг себя и опешила, ледяная дрожь пробежала по телу, лоб покрылся испариной. Она протерла глаза.

В нескольких шагах от нее стоял оседланный конь, На передней луке седла висели два походных барабана…

Вот эти барабаны — вестники беды — и вселили ужас в скорбное сердце зоркоглазой молодки. Страшен был и сам одинокий скакун. Грива и хвост его спутались, свалялись, бока были точно в коросте, брюхо — в грязных подтеках и полосах. На седле и тороках бурели пятна крови. Подбрюшник натер кожу, впился глубоко в тело. Такое случается, когда очень долго не снимают седло, не расслабляют подпругу. Жуткими казались и глаза бедной лошади — выпученные, воспаленные, одичалые, с какой-то бездонной скорбью. Удила, изгрызенные, болтались по обе стороны морды. Барабаны рассохлись, сплошь покрылись трещинами.

Зоркоглазая молодка с усилием овладела собой, подавила страх. Она решила поймать одинокого скакуна. Однако конь ее заупрямился и пугливо стриг ушами, пофыркивая. Мешкать было нельзя: загадочный скакун мог понести в первое же мгновение. Видно, он и в самом деле одичал. Просто истосковался по четвероногому собрату, да и измучен был изрядно — только это и удерживало его пока на месте.

Зоркоглазая молодка отвязала чембур, намотала его на руку. Стараясь не производить лишнего шума, она из одного конца связала петлю, а другой прикрепила к поясу. Потом, пригнувшись, как лук, метнула петлю на шею скакуна. Тот вскинулся на дыбы и понес. Молодка пятками ударила коня, намереваясь броситься вдогонку и ухватиться за чембур, выскочивший из рук. Но конь ее не понял и отпрянул в сторону. Молодка вылетела из седла. Волочась по земле, она все же изловчилась и вцепилась обеими руками в чембур.

Теперь надо было любой ценой подняться на ноги, иначе полынь и кочки изорвут одежду в клочья и не миновать ей потом верной смерти. В первое мгновение ей удалось немного придержать скакуна. Натягивая изо всех сил чембур, она сумела подняться на локти, потом на колени. Полынь нещадно полосовала ее тело, ноги горели от ссадин и кровоподтеков, кости ныли, как переломленные. Раза два она отчаянно пыталась вскочить на ноги, но это ей никак не удавалось: скакун перешел на безумный галоп и волок ее по земле, точно куль.

Единственное спасение было в том, чтобы развязать чембур на поясе. Но узел туго затянулся, пальцы словно одеревенели, онемели. Она сразу же сорвала ногти.

Скакун мчался диким наметом. Молодка теряла последние силы. Руки-ноги ей уже не подчинялись, и она всем телом, всей тяжестью скользила по кустам и кочкам. На миг померещился ей Ошакбай, огромный, сильный, и одновременно по-детски простодушный, покладистый. Ее Ошакбай. Ее надежда и мечта. Единственный, желанный, ненаглядный. Она мчалась ему навстречу, раскинув руки. Потом ей почудилось, будто Ошакбай сядит верхом на скакуне, яростно настегивает его камчой и оглушительно бьет в барабаны. От грохота стонет степь, разламывается голова. Боже, как гудит в ушах! Она почувствовала странную горечь на языке, горечь покидающей ее жизни. Она и не представляла, что у жизни такой горький привкус, терпкий, как полынь в знойное лето. Потом и эта горечь исчезла, все погасло, померкло вокруг, и она провалилась в жуткую, черную пучину…

Через несколько дней одинокого скакуна с двумя походными барабанами на передней луке седла увидел табунщик из предгорий Караспана. На шее скакуна болтался черный длинный чембур. Табунщик долго гнался за таинственным скакуном, но тоже не догнал…

Выйдя от тангутки, повелитель Отрара направил коня в южную часть города. Здесь строился мавзолей Арыстанбаба. Повелитель хотел взглянуть на постройку, побеседовать с главным мастером. Мавзолей воздвигали уже второй год. Середина и оба крыла были в основном закончены, теперь оставалось выложить высоченный купол. Центральные ворота мавзолея выходили на юг. За ним находилось кладбище святых, вокруг густо росли тутовые деревья [32] Сохранившийся архитектурный ансамбль-мавзолей Арыстанбаба был заново построен в XVII веке на развалинах прежнего. .

Мавзолей строили сплошь из дикого камня, который доставляли сюда караванами из Каратау. Здесь его тесали, придавали нужную форму. Эта трудоемкая работа и замедляла строительство. Если бы строили из кирпича, мавзолей был бы давно готов. Главный мастер учился строительному делу в Самарканде; родом он был кипчак; видный мужчина лет под пятьдесят. Увидев повелителя, мастер обтер о фартук широкие, с въевшейся пылью ладони, склонился в поклоне. Разговаривал он спокойно, с достоинством. Это, однако, ничуть не оскорбило Иланчика Кадырхана. Наоборот, ему пришлась по душе гордость мастера. Тот подержал коня под уздцы, помог хану спешиться, потом кинул повод молодым подмастерьям, повел гостя в мавзолей.