Дукенбай Досжан - Шелковый путь

Шах шахов грузно повернулся, обвел всех взглядом.

— Этих псов-предателей проводите до границы и предупредите, чтобы отныне не совались к нам. Пусть поведают своему пустоголовому кагану про наш гнев!

Рослые, грубые шабарманы схватили двух послов с обгорелыми бородами и выволокли из дворца. Шах шахов медленно поднялся, сошел с трона. Члены Государственного совета вскочили с мест, стали поспешно расходиться. Так обычно расходятся люди, собравшиеся на веселый той, но невзначай лишившиеся самого близкого человека.

Из дворца сановитые мужи Дуан-арза выходили, пряча друг от друга глаза, глядя на носки сапог, точно похоронная процессия. Спины их согнулись, ноги заплетались. Многие еще не догадывались в эти мгновения о том, что это заседание Государственного совета станет роковым, последним…

Первым догадался об этом провидец Габбас… Сейчас, читая на своей вышке при свете луны вдохновенные, строки поэтического сказания — толгау, старый астролог живо представил все происшедшее в тронном зале шаха шахов и расценил это как знамение судьбы, предвещавшее приближение скорбных дней, крушение страны Дешт-и-Кипчак и самого Хорезма.

Насквозь прокаленный нещадным зноем, батыр Ошакбай прибыл из далекой летовки-джайляу в Отрар. Прибыл не один — с караваном из ста навьюченных верблюдов и косяком лошадей, которых джигиты-помощники лихо прогнали через ворота Дарбаза. Дел у Ошакбая было немного. Он хотел поклониться священной мечети Кокмардан, ее святым обитателям и сдать летние поборы — зекет подвластных ему аулов. Потом он намеревался проведать хранителя Отрарской библиотеки — престарелого Анета-баба. Доходили слухи, что тот тяжко болен. Многочисленные налоги, взимавшиеся с простого люда, в те времена принимали главные настоятели мечетей. Они все тщательно просматривали, подсчитывали, заносили на бумагу, после чего представляли отчет повелителю. Каждая юрта, из которой струился дым, платила налоги. Они взимались со всех кипчаков, обитавших в прибрежьях Инжу, предгорьях Каратау, низинах рек Чу и Сарысу.

Зекет собирали дважды в год. Первый раз — после весенней стрижки овец, когда скотина на вольных пастбищах нагуляет жир, и второй раз — сразу после осенней случки. Верховный сборщик объявлял размер зекета правителям родов, те распределяли его между аксакалами — старейшинами аулов, а они уже, в свою очередь, доверяли собирать налоги ловким аткаминерам — заправилам. В обратном порядке, снизу вверх, накапливался и поступал громадный зекет, который вливался в казну Отрара.

Ошакбай привел свой караван во двор мечети, лошадей велел загнать в открытый загон, показал их главному настоятелю и сдал по родовому тавру. Потом получил от настоятеля свиток-расписку. Почти весь день ушел на эти хлопоты. Закончив дела, он отправил погонщиков и коневодов по домам, а сам намеревался съездить в Гумбез Сарай. Тут-то неожиданно и встретился ему знаменитый гадальщик по бараньей лопатке святой Жаланаш.

Испытав полную неудачу в предсказаниях, посрамленный Жаланаш уехал из края Семи Холмов и устроился сборщиком налогов в отрарской мечети. Здесь доходы были более надежные. Ошакбай не сразу узнал его. Лишь когда поздоровались за руку, вспомнил по голосу. Заметно изменился этот старик: чалма значительно увеличилась в размерах, в бороде, усах появилась проседь, глаза опухли, зрачки провалились и тускло мерцали в глубине глазниц. Погрузнел он, стал рыхлый, ладони — мягкие, пухлые.

— Я теперь помощник настоятеля мечети Кокмардан, — сообщил Жаланаш. — Ну, а ты как? В здравии ли пребывает твой род? Когда-то я по тебе заупокойную молитву читал… Значит, долго будешь жить, сынок. Так бывает, если о живом человеке говорят, что он умер. Теперь живи, не зная страха ни на том, ни на этом свете…

— Отчего же ты аул покинул, святой?!

— Когда ты исчез, неладно что-то у нас в ауле стало. Любая длинноволосая запросто честь мою задевала, аруахов моих унижала. А там, где баба верховодит, какой может быть толк… Тут и смута началась. Спокойные сны даже видеть разучился.

— А здесь, в городе, видно, тишь да благодать?

— Слава аллаху, сынок! Хорошо тут! Главное — не забыть воздать всевышнему пятикратный намаз, и все блага сами собой на голову посыплются.

— Слыхали, святой? Говорят, Анет-баба в Гумбез Сарае тяжко хворает. Человек он одинокий. Может быть, посочувствуете ему, нужную молитву у изголовья почитаете? Я бы довез вас на своей лошади…

Зрачки Жаланаша совсем куда-то исчезли.

— Но про такого воеводу я не слыхал, сынок. — Не воевода он— акын!

— Что ты, сынок?! Зачем акынам молитва? Они ведь такие же безбожники, как и другие базарные гуляки-горлодеры, что по аулам шатаются и народ забавляют.

Ошакбай понял, что святой Жаланаш и шагу не ступит, если не соблазнить его динаром. Нехотя поплелся он к коню.

— Могли бы утешить аруахов почтенного старца. Он ведь при смерти…

— Да какой аруах у акына?! Пустобрехи они все, горлопаны. И дух у них бродячий, как у нечистой силы!

Святой подосадовал про себя. «И что за народ пошел! Как хайло разинет, так и клянчит. То отходную ему подавай, то поминальную, то спасительную. Видно, худые времена на пороге. Эдак скоро и бога забудут, и меня в грех введут. Нет того, чтобы сказать: «Святой, будь добр, зайди к нам, отведай своей доли от зимних припасов копченого мяса». У, скряги-крохоборы! Таких скупердяев свет не видывал. Как говорится, рты сухим сеном обтирают. Разбаловали мы нечестивцев: богу за них молимся, говорим: «Ниспошли благодать грешным рабам твоим», суру поем, грехи их замаливаем. Вот и забыли людишки бога, с пути праведного сбились, только и думают о блуде, об убийстве, воровстве и дурмане. На этом свете в разврате погрязли, а о рае мечтают. Видно, и в раю не прочь они ублажать свою поганую плоть. А мы должны страдать за их грехи, отдуваться, пять раз на дню поклоны бить. А что мы за это имеем? Ни услады для души, ни скотины в хлеве. Толчемся, суетимся, как посредник между богом и грешниками. А посреднику не видать ни ада, ни рая, как собственных ушей. Трясемся от неуверенности на волосяном мостике в чистилище».

Святой Жаланаш остро посмотрел на батыра:

— Когда ты потерялся, я, забыв про покой и отдых, и отходную молитву по тебе сотворил, и поминальную. Весь Коран, считай, в твою честь прочитал. А длиннополые твои скаредные женщины и рот мне толком не помазали. Теперь, когда судьба привела тебя в Отрар, не грех бы тебе и отблагодарить меня. Мог бы незаметно оставить подарок у моего порога, коль помнишь добро. Заслужил я небось. Только на золотой трон тебя не посадил, а так все ради тебя сделал. Разве не так?

— Сочувствую вашей обиде, святой. Чего уж там, в долгу я перед вами не останусь, — ответил Ошакбай. Он был явно ошарашен вымогательством святого, растерялся и не знал, что сказать. Одно было ясно: пока не поманишь динаром, не потащишь святого к Анету-баба. А кому нужна такая неискренняя молитва? Ошакбай повернул коня и поехал прочь.