Сборник - «Пасхальные колокола» и другие рассказы

– В нашей церкви гораздо лучше, как можно сравнивать, помилуйте!

Барышни говорили что-то, обе вместе, но ветер относил их слова, и Нина их не расслышала.

И все было как-то обычно празднично. Заведенный исстари праздник приготовлялись справлять люди, праздник среди праздников, – и день, которому должно было быть праздником из праздников, торжеством из торжеств, будет, конечно, только табельным днем, одною из неизбежных принадлежностей скучного быта.

Но разве сердце мое не горит во мне?

Вот на перекрестке двух шумных улиц подходит к Нине кто-то, как будто бы знакомый ей. Но туман лежит на ее памяти, и на глазах ее – незримая, но тяжелая пелена. И воля ее окована унынием и тоскою, и даже не хочется ей припоминать, где видела она своего неожиданного спутника.

В нем нет ничего особенного, что выделяло бы его из числа многих знаемых, – обычная городская одежда, интеллигентное лицо. Только глубокий взор черных глаз так пытлив, что кажется Нине, – в самую глубину души ее смотрит он. И сердце ее горит.

Тихо спрашивает он Нину:

– О чем вы так задумались? Отчего вы так печальны?

И говорит ему Нина:

– Что же вас удивляет моя печаль! Неужели вы не знаете, что происходит у нас в эти годы?

Он спрашивает:

– Что же происходит?

Говорит ему Нина долго, и жалуется, и плачет. Точно с собою говорит. Глаза ее смотрят в израненную красными огнями тьму шумных улиц. Сердце ее трепещет и горит.

Когда Нина замолчала, он говорит ей тихо, но с такою силою в голосе, как имеющей власть:

– Разве это не малодушие? Так надлежит прийти в мир нашей правде, так, – в страданиях, нестерпимых для слабого, в подвигах, превышающих меру человеческих сил. Или приятного и легкого вы ожидали, когда внимали словам наставников и мудрецов ваших? И разве не научили они вас той истине, что нет силы на земле, которая могла бы отвратить роковой ход событий, предсказанный в мудрых книгах?

И говорил, цитируя слова мудрых книг и поясняя их. И сердце ее горело в ней.

Несмело спросила она:

– А он? Жених мой возлюбленный, которого казнили? Где он?

И услышала кроткий голос:

– Он с тобою.

Подняла удивленный взор на своего спутника и услышала опять:

– Я с тобою всегда, невеста моя милая, – утешься! Или ты меня не узнала, – меня, приходящего втайне?

Радостно взволнованная, спросила Нина:

– Но кто же ты?

И уже не было никого возле Нины. В суетливой толпе, в смутной и тревожной полутьме шумных улиц исчез ее спутник. Только студент с черною коротенькою бородкою оглянулся, усмехаясь, на Нину, услышав ее восторженное восклицание, и прошел равнодушно, попыхивая папироскою.

Но в сердце у Нины была радость, и черные глаза ее горели восторгом. Он с нею, он всегда с нею. В ее сердце, в ее мыслях, в ее поступках, везде он, возлюбленный ее, с нею! Не надо бояться и унывать, надо верить и делать то, что и он делал, любить то же, что и он любил, – с ним делить печали поражения и радости побед. С ним, всегда с ним!

Нина возвращалась домой под веселый звон колоколов пасхальных, и вся пламенела восторгом, и плакала от счастия и от сладостной печали. И светлым праздничным огням, и ветру, веющему вешними утехами, шептала счастливые, безумные шептала слова:

– О, я счастливая! И я была на пути в мой Еммаус, и на моем омраченном пути со мною беседовал он, пришедший ко мне в тишине и втайне, и в моем Еммаусе я, счастливая, счастливая невеста, обрела его!

1909

В1665-м году от Рождества Христова выдалась ранняя Пасха: пришелся Великий День на 26-е марта. А весна-красна точно сговорилась в ту пору с Пасхой раннею: раным-рано сбежали с гор ручьи, – еще до св. Алексея, человека Божия; раньше прежнего воротились в Москву и скворцы-говоруны с певчими-жаворонками; поторопилась и трава-мурава зеленая разодеть в шелка-бархаты лужайки окраин Белокаменной. Весело глядело солнышко на сорок-сороков церквей московских, на зубчатые стены Кремля золотоверхого, на сады боярские, на весь Божий мир. Радостно улыбалось оно лучами своими, роняя их сквозь разноцветные стекла окон в палаты царские…

Да только не радостно было за этими окнами под Светлый праздник: свет очей государевых – царица Марья Ильинична лежала больным-больна уже вторую неделю… Смутно было на душе тишайшего из царей русских – Алексея Михайловича. И не хотел он видеть, да видел, в болезни царицы наказующий перст Божий… И не хотел он ропотом гневить Бога, да – против воли его кроткой – роптало смущенное сердце:

– За что наказуеши, Господи?!

И не находилось ответа в памяти благочестивого помазанника Божия.

Болящую пользовали все лекаря, жившие на Москве. Но больше всех земных врачей прибегала она к Небесному, Воскресавшему, для обновления рода человеческого, в Великий День Свой…

В палатах кремлевских царила тишина…

Скорбную Пасху готовился встречать государь.

– Воскресни, Господи! Воскресни и подыми с одра смертного данную мне Тобою подругу жизни моей! Исцели от недуга лютого болящую царицу Марью!.. – такими словами начинался и заканчивался каждый день Алексея Михайловича в это время. И сердце царя все тише и тише повторяло свой горький ропот: «За что наказуеши, Господи?!..»

В навечерии Светлого праздника слушал царь Алексей полуночницу в «покоевых палатах». Отошла полуночница… По обычаю непокойному, совершился торжественный обряд «царского лицезрения»: видели пресветлые очи державного властелина Земли Русской все высшие дворовые и служилые чины.

Собрался царь к заутрене… Вышел он в золотном опашне с жемчужной нашивкою да с каменьями и в горлатной шапке – в сопровождении бояр, окольничих и всех служилых людей – в Переднюю палату. Перед сенями, на Золотом крыльце, били челом государю все младшие стольники и стряпчие. До собора провожали его – по три человека в ряд, по обе стороны – «поклонившиеся» перед тем вельможи.

Встал царь Алексей в Успенском соборе, супротив патриарха, на обитом червчатым бархатом подножии… И вот, во время Светлой заутрени, достигла слуха государева благостная весть о том, что «Воскрес Христос».

Сотворил целование в уста государь с патриархом, митрополитом, архиепископами, епископами, а все прочее предстоявшее духовенство пожаловал к своей милостивой руке. Из Успенского проследовал царь Алексей в Архангельский и Благовещенский соборы – христосоваться с родителями и приложиться ко святым мощам. Из Благовещенского собора прошел высокий богомолец к себе – «в Верх» (во дворец) – жаловать к руке и красным яйцом бояр, оставленных там «для береженья» царских палат. Всюду сопутствовала ему радостная весть о Воскресении Христовом. Вместе с нею вливалась в сердце государево и светлая надежда… Прошел, взором светел и ликом благостен, царь в покои царицы.