Сборник - «Пасхальные колокола» и другие рассказы

– Воистину Воскресе! – слышится страннику чей-то голос. Слаще этого голоса не слыхивал он ни разу во всю свою многолетнюю жизнь скитальческую.

Да не ослышался ли он? Нет, опять! Это – сам царь, красное солнышко…

– Сподобился, сподобился! – шепчут пересохшие старческие уста.

Глас царев до слуха дошел, и долго пришлось ждать черниговскому гостю, но дождался и он… Мало осталось в горнице народа, мало яиц на блюдах, мало и времени на выход царя положенного: сподобился странник, слезы подкатились к глазам его, на колени упал он, облил радостными слезами руку царскую – совсем не по уставу, не по обычаю. Грозно глянули на него оба стольника; но зато, уловил он пристальный взор очей пресветлых – и радостно стало у него на душе. Забыл он и про то, что в дорожной одежде зашел в палаты, забыл и про всю свою недавнюю робость:

«К руке жаловал, крашеное яичко дал, очами глянул!..»

Давно он уже и за дверями горницы, а слезы умиления все еще текут из старческих глаз. «Пресветлый лик государев» все еще перед ним. Будет он видеть его и во всю Светлую неделю на Москве златоглавой; донесет он его перед собой и на Белое море студеное, к Зосиме и Савватию – соловецким чудотворцам; с ним вернется и под старый Чернигов-град. Только смерть одна и затемнит его в глазах старика…

Минуло четыре года. В лето от Рождества Христова 1669-е, на третий день марта месяца, в среду второй недели Великого Поста, «в отдачу часов дневных» умерла царица Марья Ильинична. Весь пост поминала государыню Москва Белокаменная. В день погребения, в «третины» и в «девятины» жаловал царь милостынею бедный люд московский от щедрот своих. К Благовещению были разосланы богатые «поминки» по монастырям.

Богомольцы. 1873 г. Худ. Виктор Васнецов

Наступил день Пасхи Христовой… Еще темнее-угрюмее, чем на Пасхе 1665-го года, было во дворце государевом: не было там матушки-царицы, – лежала она во сырой земле. В Светлый Великий День не видели опустелые хоромы царицы и приема боярского. Не было его и в Меньшой Золотой палате, хотя полным-полны были ее стены новыми, невиданными здесь, гостями.

Удумал скорбящий царь-государь помянуть свою покойницу такими поминками, каких еще и не бывало на Москве… Кликнули громкий клич по Белокаменной, – по стогнам, но площадям, по переулкам прошли на конях царские бирючи. И был тот клич – в страстную великую субботу – к бездольному люду… Званы были все нищие-убогие к разговенью – на кормление в палаты царицы.

Собралось великое множество гостей званых… В опустелых покоях Марьи Ильиничны расставлены были длинные столы со скамьями по обе стороны. Ни одно место не было пусто; еще многое множество и не уместилось здесь, – «кормление» устроено было и в сенях, и во дворе.

В Золотой палате были, по наряду, на разговении нищего люда несколько верховых (набольших) боярынь, оделявших христосовавшихся крашеными яйцами и деньгами. И было роздано денег на том разговении – в палате, во дворе и по всей Москве – бессчетно. Подавали гостям невиданным на столы курей индейских, уток жареных, пироги, перепечи и немало иных яств праздничных. Поминали покойницу-царицу бездольные гости честь-честыо…

Попал в число этих гостей и странник-черниговец, во второй раз забредший на Москву под Светлый праздник, – теперь с Тотьмы-реки из обители св. Феодосия тотемского. Возложил он на себя с давних пор обет «искания града небесного» – хождения по святым местам до последнего дня жизни. Больше седины прибавилось теперь в его волосах, глубине избороздили морщины лицо его; но еще яснее прежнего светилась доброта душевная в старческом взоре.

Было столованье поминальное под конец стола… Вдруг, нежданно-негаданно, распахнулись двери створчатые из покоев государевых, и – в сопровождения двух подносчиков – показался сам царь-батюшка Алексей Михайлович. Один нес за ним короб с калачами крупичатыми сладкими, другой – калиту с рублевиками серебряными. Государь был в наряде светлом, но темным-темен был лик его, – когда он шел между столами и оделял из своих рук гостей званых-кликанных.

Ненароком упал взгляд государев на гостя-черниговца. Случайно пришел на память царю четвертый день Пасхи Христовой 1665-го года, – вспомнил государь странника захожего, в подорожной одежине пробравшегося в Переднюю палату на христосование с красным солнышком Земли Русской… Быть может, потому и пришло это на память царю Алексею, что – как и в ту нору – упал гость-черниговец со слезами на колени пред благостным хозяином Великие, Малые и Белые России и не по уставу облобызал руку царскую. Остановился на нем взор государев…

– Встань, человече! Небесному, а не земному, Царю подобают поклоны земные… – слетели милостивые слова с уст скорбного духом государя. – Он создает всякую плоть, Он волен в жизни, в болезни и смерти рабов своих…

И тень печали затуманила очи царя, поникшего главою в тяжком раздумии.

Дошла печаль государева до глубины простого сердца человека Божьего. И сам не мог понять после, как взял на себя такое дерзновение, – молвил странник скорбному духом царю:

– Бог не сотворил смерти! Он не Бог мертвых, а Господь живых…

Ни слова не сказал государь, пошел дальше… Следом за ним двинулись, шаг за шагом, и подносчики… И никто из бездольных гостей не остался обделенным милостынею государевой.

«Христос Воскресе!» – слышалось по всей палате.

И воистину воскрес Он в этот Великий День в сердцах, пригретых неизданной, беспримерной дотоле, благостью царя…

День клонился под вечер… Царь Алексей Михайлович задумчиво смотрел в окно из Столовой палаты… Над зубцами стен кремлевских занималась вечерняя заря…

Государь хотя и скорбел неутешно, но в глубине души его пускало живые ростки запавшее туда плодотворное зерно. Этим зерном были слова бедного странника-черниговца.

«Он – не Бог мертвых, а Господь живых!» – шептало сердце тишайшему из царей православных. И царь Алексей духовными очами все ясней и яснее начинал видеть ближайший путь к воскрешению кротких радостей незлобивой души своей – в бесконечной милости ко всем алчущим и жаждущим ее…

И на миллионоголосый возглас народа «Христос Воскресе! – наплывавший в это время к Москве со всех сторон Руси Православной, – из глубины опаленного скорбью сердца государева рвался-летел отклик:

– «Воистину… Воистину Воскресе!»…

На вокзале не было обычной суматохи: наступила святая ночь. Когда прошел курьерский девятичасовой поезд, все поспешили докончить только самые неотложные дела, чтобы поскорее разойтись по квартирам, вымыться, надеть все чистое и в семье, с облегченным сердцем, дождаться праздника, отдохнуть хоть ненадолго от беспорядочной жизни.