Одри Баркер - Под водой

Ныряя в реку, Питер Хьюм неизменно чувствовал, что входит в нечто для себя родное. Бурая вода никогда не смущала его; даже первое ощущение холодка на коже отличалось странной мягкостью, точно снег; все, что стесняло душу, держа ее в напряжении, распускалось, наполняясь влагой.

Речка была спокойная; она текла, зарывшись в расщелину меж отвесных берегов под навесом деревьев. Какое-то тяготение к тайне заставляло ее продолжать свое дело и, потихоньку размывая почву, с упорством отшельника устраивать себе более глубокое и темное ложе. Цвета здесь были совсем не похожи на яркие, зеркальные краски реки. Карнавальный пурпур вербейника, сочная желтизна крестовника, красная смолевка — все казалось погасшим; их смягченные, почти приглушенные тона вносили свою дань, не делая берег реки наряднее. Вокруг попадавшихся местами водоворотов до позднего вечера прыгали и плясали горошинами яркие солнечные блики, а потом единственное, что оставалось от их энергии, это редкий молочный туман.

Питер не мог часто оставаться там так подолгу — надо было идти домой ужинать, а то начнутся расспросы. Во всяком случае, плавать в реке ему не разрешалось, поговаривали, что это опасно, потому что под водой торчали корни деревьев. О них Питер знал все; они создавали необходимый риск, делавший реку идеальным местом. Проявляя осторожность, он никогда не давал никаких обещаний, его недремлющая совесть заставила бы его терзаться пока он не выполнит обещания. Мать полагала, что он купался в карьере, и кодекс Питера, довольно строгий в своих пределах, не требовал, чтобы он разрушал ее иллюзию.

Другие мальчишки редко приходили на реку. Они предпочитали карьер, где местами глубина доходила до двадцати футов — идеально для ныряния. Иногда Питер ходил с ними, но смотреть под водой было нечего, тогда как здесь, когда поднатореешь в нырянии между корнями, словно попадаешь в составленный из остовов мир призрачных арок и акведуков, пещер и клонящихся по течению лесов. Питер не пытался никого переубедить — он предпочитал сохранить реку для себя.

Ныряя в первый раз, он всегда заходил слева от ивы, где от него требовалось всего лишь миновать пару пней, которые при малейшей ошибке в расчете, вышибли бы из него весь дух. В это первое погружение, когда вода шумит в ушах и от его раскинутых рук клубами поднимается ил, наступало расслабление. Мир вмиг оказывался замкнут берегом, небо превращалось в кусочки синевы в листве, и пока не приходило время вновь одеваться, он не чувствовал разницы между собой и обитателями реки — выдрами, водяными крысами, пескарями и лягушками. Ему доставляло такое же удовольствие выискивать добычу в иле или, лежа на спине, взбивать белую пену, столь же неожиданную на этой спокойной воде, как мелькнувший из-под коричневого домотканого подола краешек нижней юбки.

Был субботний день, после полудня. С раннего утра даль не замерла ни на миг, жара смирила всякое движение, кроме легкого неустанного приплясывания неподвижных массивных предметов. Питер кожей жаждал реки даже тогда, когда он покорно отправился стричься, а затем, кипя от возмущения, на урок музыки. Но вторая половина дня принадлежала только ему, и этот первый прыжок в воду, слева от ивы, мимо пней и вверх, среди лент прохладных водорослей, освободил его от утренних страданий.

Он поднялся на поверхность, отдуваясь, встряхивая головой, чтобы мокрые волосы не лезли в глаза. От него волнами расходились круги, они уже достигли берега, заколыхав травы. Приятно вот так заставить почувствовать свое присутствие; ему захотелось, чтоб это было заметно и при движении в воздухе, хотя ему и не понравилось бы, если б круги от других смешивались с его собственными.

Он лежал на спине, и шум воды в ушах напоминал непрестанное пение в морской раковине. Когда он думал о реке, он всегда мог вспомнить этот звук и то, как волосы, медленно отлепившись от черепа, плавали на воде.

Глянув ввысь, он увидел, что синее небо как бы старалось прожечь листву и добраться до реки. Высыхала она когда-нибудь? Насколько жарче должно быть, чтобы солнце, поглотив всю эту воду, высушило ил. Полагали, что однажды это уже произошло — со всей землей — и образовались такие огромные трещины, что для преодоления их потребовались бы мосты, а если туда заглянуть, увидишь огонь, который горит в глубине земли. Вот, наверно, стояла жарища. Питер камнем погрузился в воду.

Конечно, относительно удовольствий, которые дает дно реки, могло быть два мнения. Опутывавший лодыжки мягкий густой ил или то, что выскальзывало из-под ног, не вызывало у Питера отвращения. Он твердо ступал, чувствуя, как давит вода на глаза, видя лишь на небольшое расстояние в зеленоватой мгле. Сейчас ему было нужно единственное — нож, который бы он держал в зубах, как ныряльщики за губками. Он почти накопил сколько нужно, чтобы купить такой.

Под водой ни в чем нельзя быть уверенным, пока не потрогаешь. Берега и корни деревьев были не прочнее тростника, они колыхались вместе, точно при слабом сквозняке. Питер разглядел нечто напоминавшее ребра огромного ухмыляющегося скелета, позабытого на дне реки. Они образовали узкий, черный туннель с дугообразным входом, который напоминал ему церковный портал.

Питер стрелой поднялся на поверхность, глотнул воздуха, заморгал от неистового блеска солнца. Он оставался на месте, удерживаясь на воде в вертикальном положении; его мокрая голова блестела, точно стекло. Это было нужно еще и для того, чтоб не отплыть в сторону, потому что он находился как раз там, где следовало быть для его коронного номера. Как всегда, его одолевали сомнения, сердце сильно забилось. Известное волнение — дань событию — допускалось, как шепот в церкви. Любые же другие, не столь сильные чувства были принадлежностью девчоночьего «я», которое он охотно вырвал бы из себя и утопил.

Этот номер был отчасти удовольствием, отчасти испытанием выносливости. Питеру казалось, что пока он этого не выполнит, у него не больше права на реку, чем у любого из мириадов толкущихся над ней комаров. После же, по закону принадлежности покоренного покорителю, он считал свое право закрепленным превыше всяческих документов и договоров.

Подводные ребра были корнями деревьев, которые оголились под действием размывающей дно реки, образовав арки. Корни были большие, толще руки Питера в запястье; набралось достаточно таких, которые, изгибаясь, образовывали короткий, мучительный для прохождения туннель. Питер уже раньше обследовал его и обнаружил, что у него как раз хватает дыхания, чтоб протиснуться сквозь туннель. Проделка была отчаянная — этим-то она так и притягивала. Питер знал, что если он когда-нибудь застрянет в этом ребристом туннеле, он потонет, как несчастный кот в мешке.