Елена Яворская - Заскоки Пегаса (сборник)

Денег нет. Одни долги.

На работе карантин.

Матом высказался сын.

Дочка курит. Братец пьёт.

У сестры – второй развод…

Ненадежен путь земной…

К счастью, завтра выходной!

Снова будни? Ну так что ж?

Все ползут – и ты ползёшь.

Все бегут. И я бегу.

Всё уложится в строку!

Во мне вы жили… Нет, вы были мною.

Но – родились… Теперь живите сами!

Герои книг съезжаются на саммит,

а может, прилетают на шабаш…

…Муж на пороге. И скулит, и ноет,

и – вечный зов: «Ну выручи, Любаш!»

Конечно! Ищет, где опохмелиться.

А здесь ему – пивная, и больница,

и сауна, и клуб, и кинозал…

И всё – в пределах малогабаритки.

Уж лучше оставался бы у Ритки,

клинической блондинки… Ну глаза

не видели бы этого амура!

Пьеро – по жизни, Арлекин – в запой…

Ну а еще – шикарные конуры

даны нам жилконторой и судьбой,

хоть вой белугой, хоть частушки пой!

Состроил муж трагическую мину.

…Глаза мои черны, уста карминны,

короче, гений чистой красоты.

Ах, мне бы не конурку, а домину,

сидеть бы мне с бокалом у камина,

а не стоять у чёртовой плиты

с шумовкой и в потрёпанном халате.

Вот послезавтра гонорар заплатят –

и аккурат мне хватит на халат.

…В диване спрятан мой бесценный клад,

с амбиции мои величиною,

не фолианты, даже не тома –

брошюры…

Эти книги были мною,

теперь – живут. Безрадостно весьма.

Как я живу – не ведаю сама.

На перекладине П

подтянуться или повеситься?

Японские палочки…

Я предпочту канапе!

А на стопе

бумаг поисчёрканных –

пыльная стопка.

Охает ночь обречённо,

и светятся звездочки робко.

О —несу околесицу

окололитературную,

влюбляюсь в поэтов заочно.

Вальсируют музы с амурами,

но не стихи, а корявый подстрочник…

Дразнится Эязычком заострённым змеиным…

Зчто ни день – то приносит мне по две корзины

всяких забавных идеек –

благодеяние или злодейство?

Ипродолжения требует, ноет,

в зеркало глянет, кокетка, вздохнёт: «Вот так номер!»

И продолжает меня теребить и стращать:

дескать, ты время упустишь, не примут в печать!

Самоуверенно Яставит ножку на верхний порожек,

строит мне рожи: «Ну что ж ты? Ну что же?..

Надо идти. Огонёк твой пока не погас!»

Хлопая крыльями,

мимо

промчался Пегас.

Я зрел невидимое глазу,

Я слышал вдохновенья глас.

Моя жена была зараза,

Хоть Музою она звалась.

Я написал стихов немало,

Словарный накопив запас,

И в стойле у меня стояла

Коняга добрая – Пегас.

И вдруг – кошмар, не слышно гласа!

Чудес не зрю – что за дела?!

На живодёрню сдал Пегаса,

И Муза от меня ушла!

Если бы куры

строили куры,

если бы куры курили,

кто бы тогда красовался на гриле?

Так начинается триллер.

Вновь я в стихах принялась бедокурить,

вирши – цветные заплаты.

Нет, не сумела меня окультурить

муза. И смылась куда-то.

Встаёт заря в безмолвии кровавом,

Как призраки, застыли тополя.

Лишь на дубу, немом и величавом,

Заманчиво колышется петля.

Отвергнутый безжалостной кокеткой

И поражённый скорбью мировой,

В последний путь пустился с табуреткой

Замученный лирический герой!

Я без пяти минут лауреат!

На днях чевой-то там себе воздвигну!

Мне выбили на памятник деньжат,

Да только вот пропили половину…

Сегодня скульптор показал эскиз.

Ну, тут-то мы с супругой и присели:

Я с заду – Пушкин, с переду – Есенин,

Ишь, постарался. Абстракционист!

Мне депутаты заявили все:

«Не трусь, Валера, будет в лучшем виде!

Мы вымостим народное шоссе

Вот к этой вот… башке на пирамиде!»

Ну, наконец! Настало торжество!

Супруга прослезилась: «Ах, Валера…»

Собрались возле бюста моего

Пяток чиновников

и три пенсионера.

Дурак, а я-то ждал народных масс!

Нет, не читает классику Россия!..

Наш депутат Пупков отдал приказ,

Мы выпили и тут же закусили.

Прошло пять лет, а воз и ныне там:

Туристы мимо – к Бунину, Лескову…

А на «шоссе» на этом по утрам

С метёлкой бродит бабушка Прасковья.

Плохое место – в парке, у ручья,

А может, нету должного дизайна?

Башка-то ведь не чья-нибудь – моя!

Поэтому – обидно чрезвычайно.

Однажды я услышал разговор,

Гуляли тут культурные старушки:

«Чей памятник? Не знаю до сих пор…»

«Похож на Пушкина…

Но вроде бы не Пушкин!»

Ах, как мне хочется слагать

Стихи страдательно, по-женски

(слова, трагические жесты

и вновь слова, слова, слова),

рыдать, как юная вдова,

вздыхать, как вечная невеста,

слегка хитрить, немножко лгать,

за отраженьем отраженье

искать бессонно в море грёз…

Да в том беда, что я матрос

на странном корабле без флага,

мой капитан – простой бродяга,

мои собратья – всякий сброд,

мой путь… надеюсь, что вперед.

Слова.

Небрежны и грубы.

Шторма.

Эстетика борьбы.

Беда, беда с высоким штилем!

Кабацким песням – благодать.

По полдуши мы прокутили.

А мне все хочется слагать

воздушно, трепетно, по-женски!

Но жаль, на молоке обжегшись,

ожоги нечем залечить…

Корабль мой мчит, напев звучит.

А курс – на дальний островок,

где вольно бродят стаи строк.

Ну вот, финал опять неоднозначен!

Опять герои сбились в гулкий рой.

Жужжат. Спешат куда-то наудачу.

А я опять отчаянно чудачу,

крою, корю, и крою, и портачу,

обрывки фраз по закоулкам прячу…

А в дверь стучат и требуют: «Открой!»

А на пороге – нет, не участковый.

Не слесарь. Не сосед. Не санитар.

А мой герой.

И ну жужжать как овод!

Да знаю, знаю, дай вам только повод,

Шекспира перекрасите в Баркова…

…Герой мой импозантен. И не стар.

Почти что идеал. Почти что дар.

Хоть и небрит. В костюмчике измятом.

В глазах – сосредоточье всех скорбей.

Пригладить! Отучить ругаться матом!

(На автора хватает компромата,

Ведь слово, говорят, не воробей…)

Герой хорош. Он самый-самый (просто

самец… простите, барышни, – герой!),

откормлен карбонатом да икрой,

любезен. При цилиндре и при трости

уже спешит к читательницам в гости.

Не своеволен (гамадрил бесхвостый!

мне повезло с тобою хоть в одном!)

Жужжат, жужжат герои под окном…