Аркадий Красильщиков - Рассказы о русском Израиле: Эссе и очерки разных лет

Собранные на радость победы или на печаль поражения люди не были толпой, не были фанатами, ряженными в одну форму, не орали хором, не раскачивались в такт, не устраивали из собственных тел «волны».

Бузил народ спонтанно, не было в те годы войны кланов, не было сведения счетов после игры, подчас кровавых. Футбол был футболом, а не поводом к ненависти и агрессии. Футбол принадлежал, как правило, сам себе и болельщикам, а не дельцам от рынка и толпам фанатов.

Глядя на то, что делается во всех собраниях, на то, что делается на свете с условными приличиями и увеселениями, мне поразительно ясна стала, кажется, никогда еще не приходившая мне мысль, что кучей, толпой, собранием делается только зло. Добро делается каждым отдельным человеком порознь.

Какой, к чертям, Нострадамус с его прогнозами! Написал все это «зеркало русской революции» как раз накануне безумного «века толп», века победы зла, а не победы над злом, как думают и сегодня любители революционных преобразований.

Индивид умер, да здравствует масса! Вот тот суровый факт, который открывает для себя наблюдатель современного общества. В результате упорной и ожесточенной борьбы массы, кажется, повсюду одержали поразительную и бесповоротную победу. Именно они ставят новые вопросы и вынуждают изобретать новые ответы, поскольку их сила является реальностью, с которой отныне нужно считаться.

История землян, как нам рассказывают об этом умные книги и бесстрастные летописи, соткана из непримиримых противоречий, череды конфликтов народов и государств. Если верить Московичи и доброй дюжине блистательных умов в философии, разного рода войны: локальные, гражданские, мировые – всего лишь видимость реального конфликта: сражения между толпой и личностью, подлинной культурой и ее суррогатом.

В рассказе Рея Брэдбери «Улыбка» остатки несчастного человечества, обвинив во всех своих бедах культуру прошлых веков, уничтожают ее следы и возвращаются в пещеры. Такой поворот событий еще как-то понять можно, а тут и без ядерной зимы, если верить французскому философу Сержу Московичи, удалось толпе победить личность, упразднить за ненадобностью гений человеческий.

И вдруг пустота, зияющая пустота. Никто не собирается прыгать в «пенный вал». Некому прыгать.

«С волками площадей отказываюсь выть», – писала Марина Цветаева. Воя не было, был голос. Нынче и голосов не слышно – один вой.

Но что-то повелело гениям «смежить очи»? Как удалось толпе одержать «бесповоротную победу»? Почему понятная зависть подмастерья к мастеру, бездарности к таланту породила такую яркую, всепобеждающую ненависть и разрушительную силу?

Тема необъятная. Автору этого монтажа она не по силам. Хотел бы остановиться всего лишь на одной стороне упомянутой победы масс, связанной с насилием над личностью, насилием физическим и моральным, когда схватка между индивидуальностью и толпой перешла в стадию жестокого поединка не на жизнь, а на смерть.

Поначалу решил собрать свои доморощенные размышления на эту тему, но по мере чтения сопутствующих материалов все больше убеждался, что пустое это занятие, и силу документа можно лишь слегка дополнить, да и то в исключительных случаях.

Несомненно, что для рядового читателя ХХ века история телесных наказаний интересна и поучительна не столько в смысле познания самого института телесных наказаний – института ныне отжившего или, вернее, отживающего, сколько в отношении всестороннего изучения быта и нравов народа, практиковавшего в продолжении веков членовредительство, боль и срам, как законные и обычные средства воздействия на нарушителей закона.

Исследование это написано в 1909 году. Всего лишь век назад. Автор – либерал и демократ – был убежден, что пишет последнюю главу в истории пыток. Ему и в голову не приходило, что наступление толп только начинается, а пытка – необходимая составляющая грядущей победы масс.

Начался обыск. Отобрали два чемодана рукописей и книг. Я попрощался с семьей. Младшей дочке было в то время 11 месяцев. Когда я целовал ее, она впервые пролепетала: «Папа!». Мы вышли и прошли коридором к выходу на лестницу. Тут жена с криком ужаса догнала нас. В дверях мы расстались.

В России в тридцатые и сороковые годы государство производило писательских вдов в таких количествах, что к середине шестидесятых из них можно было создать профсоюз.

«Воспоминания» Надежды Мандельштам – настольная книга Иосифа Бродского. Он не раз рекомендовал ее интеллектуалам Запада – больным злокачественной левизной. Увы, на день сегодняшний – больным неизлечимо. В мемуарах Надежды Яковлевны читаю:

Гражданская смерть – ссылка или, еще точнее, арест – потому что сам факт ареста означал ссылку и заключение, приравнивался, очевидно, к физической смерти и являлся полным изъятием из жизни. Никто не сообщал близким, когда умирал лагерник или арестант; вдовство и сиротство начиналось с момента ареста.

В «Дневнике» Евгения Шварца много пронзительных и горьких страниц посвящено жене Николая Заболоцкого Екатерине Васильевне. Внезапное вдовство – не вдовство, но нечто к этому близкое. Так в те дни ощущалась разлука.

«Вождь и учитель», разрушая Россию, осиротил весь подвластный народ. Сиротство стало не исключением, а нормой. Пытка, мука сиротством все годы Гражданской войны, раскулачивания, террора…

Вдовство, сиротство, но и детоубийство. У Юлия Марголина в «Путешествии в страну Зэ-ка», в книге о ГУЛАГе:

Лагеря, где 10–15 миллионов человек в лучшей поре их физического расцвета проводят долгие годы, – осуждают их на бесплодность, на суррогаты чувства, мужчин на разврат, женщин на проституцию. В нормальных условиях эти люди давали бы жизнь ежегодно сотням тысяч детей. В лагерях совершается величайшее детоубийство мира.

«Вождь народов» сократил население подвластного государства не меньше чем на треть, тем же были заняты и Адольф Гитлер, и председатель Мао, и Пол Пот в Камбодже… Толпы побеждают, уничтожая себя же. За личностью – Эрос – любовь, за толпой – Танатос – смерть.