Глеб Диденко - Тополь Дрожащий (сборник)

Через несколько часов позвонили из отдела кадров той фирмы, собеседование в которой он проспал.

– Борис Сергеевич, это вы? – спросил густой женский голос, – Это «Варган-Телеком». Вы сегодня должны были подойти пообщаться, что-то не получилось?

– Да, у меня образовались срочные дела. Семейные, – быстро соврал он. – Я готов подойти в любое другое время.

– Через час? – каждую букву, выводимую этим густым голосом, Боря видел, как в плохом музыкальном клипе. Крупный план, и яркие, влажные, полные губы. Пересохло горло. – Конечно, легко!

– Ждем, не опаздывайте.

Он вышел на улицу практически сразу. За последние два часа набежали тучи, отчего соседние многоэтажки посерели и слились с небом; стало тяжело дышать, на улицах почти не было людей. Мимо проковыляли две местных старушки – из тех, кого всегда видишь перед домом, выходя на улицу – тяжелая, больная, умственно-отсталая дочь, ведомая сухой, маленькой матерью. С помойки неподалеку раздавался грохот опустошаемых в мусоровоз баков, мелькали оранжевые спецовки, мимо, по двору, притормаживая перед «лежачими полицейскими», аккуратно прокатил дорогой казенный автомобиль, на мгновение отразив старушек тонированным стеклом.

Путь до офиса лежал близкий, центральными улицами, но Боря дал крюка, чтобы лишний раз прогуляться в затененных просеках узких улочек и покосившихся домов. Ветер уже трещал натянутыми между столбов цветастыми баннерами, выл волком в чаще проплывающих мимо подворотен, гремел парковочными цепями и замками. Боря ускорил шаги и закурил, спрятав уголек от начинающегося дождя в кулаке, как улитку в раковине.

Вдруг окружающее пространство всё обмякло, расслабилось, немногочисленные звуки оглушились, как будто Бориса от них отрезала толща камня, небеса расстегнулись молнией, оттуда хлынула вода и, наконец, гром и град гравием рассыпались над городом.

Боря побежал, с каждым шагом погружаясь по щиколотку в воду. Ухабистый тротуар заполонили лужи, отчего тот стал похож на болото, и по его кочкам скакал наш работник. «Ничего, – думал он, – недалеко, добегу!» – и летел широкими прыжками по бордюрам и люкам, холмикам и столбикам. Перед самым входом в офис ступени, выложенные плиткой, вдруг исчезли из под ног, выдернутые невидимой рукой – он описал в воздухе серп, упал на бок и, матерясь, соскользнул в глубокую лужу.

После собеседования он вернулся домой вымокший и злой, в раскатистый пьяный храп из дальней комнаты. Громко хлопнул дверью, на плечо с потолка посыпалась побелка. Он скинул мокрую одежду на пол и запрыгнул в душ, где долго отплевывался и обжигался под горячими струями.

Поставил чайник на плиту, зашел в комнату и, закурив, занырнул в соцсети. Когда через час он вышел на кухню, окна запотели, влажность была как в хорошей бане – и поскрипывал, потрескивал раскаленным металлом обугливающийся чайник. С громкими, выразительными вздохами Боря открыл окно, обдал пузатого водой, подняв облако тумана, и набрал его заново.

На кухню заглянул пьяный Семен Петрович.

– Ну чо, скубент? Как работодатель?

– Ничего, нормально, вроде подхожу.

– Это ты, паря, молодец! – проговорил он, устраиваясь на скрипучем деревянном стуле с вспученной белой краской вдоль витой спинки, – Как прошло?

Что рассказывать, Боря не знал. Сел, поговорил с приятной женщиной о мелочах. Помещение у них строгое, кожаный диван, портреты по стенам, мини юбка на ресепшене.

– В лужу навернулся, когда шел, – наконец сказал он.

Петрович неожиданно строго посмотрел в глаза Борису.

– Не ушибся? – спросил он участливо.

– Нет, кожу только свёз, – Боря с интересом наблюдал за глазами мужика.

– Хорошо, хорошо, – Петрович уже бормотал в пространство, приподнимая вверх подбородок и смотря в пустоту. Выражение лица его менялось несколько раз в минуту – от выражения младенческой святости, до того надменного, гордого взгляда, каким убежденные висельники одаривают палача – только обращен он был в стену.

– Пойду, – решительно встал Боря.

– Я, Боря, не лыком шит, – пробормотал Петрович и тут же повысил голос, – Ты мне тут это не разводи! Все хотят добра, какого же хрена мы в таком говне?

«Допился, блин, – подумал Боря, – Надо ж было ему водку подать, о чем я думал? Снова буянить будет».

Семен Петрович начинал бороться с внутренними демонами внезапно, нахрапом, причем накатывало на него приступами, от минуты к минуте.

– Спокойно, Семен Петрович! Пойдите, умойтесь, протрезвитесь.

– Да везде… Вот чего бы ты в жизни, Боря, хотел?

– Я бы… ничего не хотел, так, глобально чтобы. Денег мне не надо.

– А бабы? Как ты без денег-то?

– Женщины… а что женщины? Приключений я не ищу, быстро для меня слишком. Пожелаю мира и тишины всем – и первый же со скуки сдохну. Не знаю я, Петрович, чего хочу, – Боря понимал, что все куда сложнее, но пытался быть понятным настолько, насколько вообще возможно взаимопонимание между пьяным и трезвым.

– Ну тебе чего, не хочется ничего?

– Да нет, наверное, не хочется. Не хватает чего-то мне, чувствую, а чего – не знаю.

– Это… это ты лукавишь. Я вот хотел в юности быть космонавтом. Вообще, все хотели быть космонавтом, но я так думаю, – он неровно облокотился о стол и чуть не повалился набок, – нахрена мне было-то всё это? Я помню, – улыбка обнажила его желтые зубы, – как мать моя меня ложкой кормила, говорила, что это спутники. А я – неведомое чудовище, которое барабзи-ик! бороздит просторы. И я ем их, каждый, глотаю целиком, у нас-то их много, не убудет! Зарядку делал специальную, космонавтскую. Зачем мне все это было-то? Чтобы я сейчас висел на МКС, тюбик с водярой сосал?

Боря задумался.

– А сейчас чего бы хотели?

– Да денег, наверное, чтобы никто не трогал. Тут мы с тобой тор-ри-атизируем, Борь, а все начерта? Одно счастье на земле есть – нет их, исполнителей желаний. Молитвы твои никто не слышит. Рыбки нет золотой, щуки нет по твоему хотению, нет алого цветика-семицветика, нет конька горбунка. Ничего нет, кроме тебя.

– Выпить с вами что ли, Семен Петрович?

– Не, я готов, – отвечал мужик.

На следующий день была назначена стажировка, и Борис к полудню был вынужден оторваться от монитора, умыться и погладить вещи. После его отчисления прошло уже полгода, которые он (за исключением пары старых товарищей) существовал в социальном вакууме, отчего не испытывал, впрочем, никаких душевных терзаний. Несмотря на это, он соблюдал некоторую часть общественного ритуала: мыл голову перед собеседованием и гладил вещи перед выходом на улицу.

Почти год он, не имеющий никакого осмысленного мотива жить, слонялся по виртуальным мирам, натирая мозоль от «мышки» на тыльной стороне запястья, забивая голову параметрами персонажей, умением метко стрелять и определять расположение источника звука на слух. От природы смугловатый, он стал бледным; вокруг глаз от постоянного недосыпа образовались круги. Физиологические изменения (конечно, преходящие) были заметны настолько же, насколько у тех ребят из двора, которые уже в двенадцать-пятнадцать лет начинали пить или садились на иглу.