Глеб Диденко - Тополь Дрожащий (сборник)

– Выйдут, Белобока, и втопчут нас милых и умных в грязь – стволами, ряхами, депутатскими значками, баблом, да чем угодно! На любой социальной ступеньке мы с тобой окажемся внизу иерархии естественного отбора. У них есть чутье, которого мы лишены, которого мы себя лишили сами, никак иначе.

– Тут я с тобой не соглашусь. Так ли полезен их опыт в новом мире?

– Новый мир легко становится старым. Я не о том, подожди. Разве есть что-то, что мы можем дать людям, чего не могут дать они? У нас нет планов на семьи, у двух здоровых лбов. Я себя чувствую сейчас больной, но очень гордой птицей. Незаслуженно гордой. Меня учили, что я должен заниматься в жизни тем, что мне интересно – а мне ничего не интересно, за компьютером сидеть интересно.

– И ты, непоследовательный, обвиняешь простого сынка богача в том, что он не ищет смысла? Тебе самому-то не хочется чего-то большего? Свершений?

– Я вот искал работу – от нас требуется только подай-принеси. Я хоть об этом думаю! Каких свершений? Я ищу, пытаюсь найти, чем заняться, смысл какой-то обрести.

– В контакт-центре?

– Жрать-то надо, Сорок.

– И то верно. Ты, если надо что, скажи.

– Дай сахар, а то вы без сахара пьете.

– Блин, прости, все время забываю. Как родственник этот твой, не уехал?

– Не, никак. Он, походу, навсегда. Заболел чем-то, стонет по ночам, я уже в наушниках спать начал. Его лечат, а лучше не становится.

– Пьет?

– Все так же, как слон.

– Кошмар. Слушай, я тут подумал, у меня мамин брат – отличный врач в частной клинике рядом, может организовать прием. Давай свозим твоего Петровича, я как раз права получил.

– Я тебе буду по гроб жизни обязан.

– Незачем по гроб, Борь.

– Ну почему, в твоих интересах будет, чтобы я пожил подольше. Порубим сегодня в какую-нибудь игрушку вечерком?

– Отчего ж не порубить, давай, я свободен.

Они улыбнулись друг другу. Из-за дверного косяка выглянула девичья голова, ойкнула и втянулась обратно.

– Блин, разбудили, – вздохнул Сорока, – Я пойду, поговорю, посиди пока тут.

Боря сидел, коротал время, заварил вторую кружку чая. С верхнего этажа высотного дома город выглядел бы приземистым и уютным, но окна были закрыты солнцезащитной фольгой, почти не пропускавшей солнце, делавшей вид серым и размытым. В этот момент Боре казалось, что в такую пленку оказалась завернута вся его жизнь, весь его дальнейший путь.

На осмотр Семена Петровича везли через неделю. Борис с самого утра следил, как за маленьким ребенком, ходил по квартире, спрятал всю выпивку в тамбуре. Семен Петрович протрезвился, шагал бодрее обычного, вразвалку, блестел лысиной и непрестанно благодарил, хотя и пытался улучить момент принять горькую из заначки.

– Ничего, Семен Петрович, сейчас машину подгонят, отвезем, приедете и отдохнете.

– Я бодр и полон сил, Боря, о чем ты говоришь. Давай чаю попьем.

Боря посмотрел на настенные часы. Оставалось еще полчаса до выхода, можно было посидеть. Они нагрели чаю, сели на кухне. Боря не знал, о чем говорить, а когда не знаешь, о чем говорить – самое верное спросить о прошлом.

– Расскажите мне, где детство ваше прошло?

– Детство-то.. А зачем тебе это детство нужно-то, а? Давай я лучше про армейку расскажу…

На столе завибрировал телефон.

– О, это Сорока, собирайтесь, в машине поговорим.

Друзья сидели в высоком здании частной клиники, на скамейке около терапевтического отделения и ждали уже час. Сорока достал плеер и, как в древности делили хлеб, они разделили наушники.

– Хорошо на этом концерте они ее сыграли, а?

– А мне не нравится, раскованно слишком.

– Да ну ты чего, послушай, какая свобода-то, а, кураж, блин, это они на BBC играют. Задор-то какой!

– Да у них гитара и ударные тут разъехались, как пригородные электрички, сам послушай, они просто схалтурили, тут говорить не о чем.

– Ничего ты, Боря, в искусстве не понимаешь.

– Да, нихрена. Я тут с одним человеком недавно говорил – спрашиваю: «Ты смотрел последний фильм Балабанова?» – этот, как его…

– «Я тоже хочу».

– Да, «Я тоже хочу». Так мне юное дарование сказало, что «не любит такое». Я говорю – ну ты чего, он же от сердца снял, пробирает, пронимает – знаешь, что он мне сказал?

– Ну?

– Говорит: «Я такого не понимаю. Вот „Железный человек“ вышел, – говорит, – мне понравился, вот он с душой снят». С таким же цимесом, мол, «нихрена ты, братуха, в искусстве не понимаешь». Я даже не нашелся, что сказать.

– Старперы мы с тобой, Боря, старперы, преждевременные.

– Преждевременная морщинизация.

– Такими темпами развития общества, Боря, боюсь, ждет нас Альцгеймер в тридцать.

– У меня, похоже, уже начался.

– А про парня твоего.. Помнишь «Обитаемый остров»? Эти вышки, понятную метафору? Ну вот у меня ощущение, что вокруг построили вышки, которыми облучают «выродков». Не для того же, давно никого не надо переубеждать – иррациональный страх. Страх перед действительностью, перед жизнью, взращенный, рассчитанный, искусственный ужас перед всем. И люди, не анализируя жизнь, политику – бегут, уходят в подполье, борясь с фантомами. А вышки, рассчитанные на обычных людей – их не орлы во главе строили – это этот всепроникающий масс-культ, джинса, все подряд, в чем нет ни грамма смысла.

– Замудренно, как все теории заговора, Борь, замудренно. Все, что происходит на улице, в жизни, в политике, в мире сейчас – это просто деньги. Обычно ты слышишь эту фразу, когда тебя кидают или увольняют, как будто это словосочетание – индульгенция против бесчестия. Вот напротив твоего дома баки у министерства труда – я вижу бомжа, который ковыряется в баках – вот это просто бизнес, ничего больше. Вот твои тарифы за квартиру – это просто бизнес. Вот, видишь, какие тут ногастые медсестры, ты таких в поликлинике видишь? «Всякий, кто не имеет миллиарда – идет в жопу!» – это тоже бизнес-план. Сейчас развитие страны, цивилизации строится не как просека в лесу к заветной цели, идее, а как стратегия заработка. Бюджет на очередной год, размытая позиция государства, пасти, ловящие кости, и все на мази, едем дальше. Не у нас, повторюсь, а в мире.

– И делать-то что, Сорок, делать что нам в этом случае?

– Борь, я историк, понимаешь, я смотрю на это как на данность, как на трамвайную остановку. Что будет дальше – нам неведомо, ведь было так немного моментов, когда история вершилась низами – все процессы идут там, в кулуарах, и понять, что происходит там сейчас – невозможно.

– Удобная позиция, Белобока, это какая-то политика Шрёдингера получается.

– Политика, она как кот Шрёдингера, да, только в ящике – наше будущее. И пока история кулуары не вскроет – из настоящего в ящик не заглянуть.