Игорь Соколов - Как моя жена изменяла мне (сборник)

Это было преддверием в Космос, прозрачным озарением всего, что когда-то потерялось здесь… Она превращала меня в себя… И я прикасался к ее губам губами, не произнося слов… Слова потеряли смысл… Она дрожала, обнимая меня в стремительно-восторженном упоении…

Наверное, так Бог исключает свой разум и превращается в человека, а человек в зверя… Как говорил мой друг Цикенбаум, мы готовы на встречу с любым ужасом ради щекотания собственных нервов…

То же самое я ощутил и здесь в пустынном пейзаже, внезапно слившись с телом незнакомки… И мне стало удивительно хорошо… До встречи с ней я был измучен множеством нелепых случайных связей с женщинами, которые отдавались мне исключительно ради любопытства, кроме этого меня истерзали самые обыденные вещи, и часто царящая в стенах университета скука… Между нами сразу же возникла тесная магическая связь… Она заключалась в прикосновениях… Прикосновения зажигали наши чувства вместе с кровью… И еще у нее не хватало на левой руке трех пальцев… Кто не изучал тайных криптограмм Эванса, тот никогда не поймет, как числа могут влиять на судьбы людей. Число «3» очень не простая цифра, по Эвансу она объединяет Разум, Волю и Постижение, а по мнению более ранних мистиков и средневековых схоластов эта цифра объединяет тело, душу и Дух, Дух как первооснову воплощенья, по размышлениям теологов цифра «3» прекрасно символизирует собой триединство нашего Бога – Отца, Сына и Святого Духа…

Кроме всего прочего у нее были пронзительные зеленые глаза, совсем как у кошки… Седые волосы переливались изумительными серебряными нитями… Морщин на лице совсем не было, словно эта женщина всю жизнь хранила себя для меня… Хотя, если немного призадуматься, то три ее отсутствующих пальца, безусловно обозначают Небесную Цифру Эванса, но, однако, черт возьми, у нее ведь оставалось всего лишь два пальца на руке, а цифра «2» по Эвансу страшная черная цифра, способная подводить черту любой жизни, обозначающая присутствие самого Дьявола, как рога у черта на голове! Впрочем, все мысли исчезли, как только мы совокупились с ней в траве, как два зверька, собою выразив Любовь… Переплетенные между собою пальцы, соприкоснувшиеся языки, все возбужденные и дрожащие, как при сенной лихорадке, конечности… Самое интересное, что она нисколько не удивляется, что я так запросто раздеваю и проникаю в нее, не обронив при этом ни слова…

– А вы нахал, – насмешливо улыбается она спустя мгновенье, вытирая белым шелковым платочком размазанную по губам помаду.

– Все может быть, – смущенно вздыхаю я, и снова целую ее, зажмуривая от счастья глаза.

– Поедемте ко мне! – неожиданно шепчет она и прикусывает мне в безумной страсти губу. Я морщусь от переживаемой мною боли, а она с такой лукавой улыбкой смотрит мне в глаза, что мне становится стыдно. Я и без того весь красный от смущения, а теперь вообще полыхаю как разгневанный Везувий!

– Ну, что ж пойдемте, – шепчу я, и мы выползаем из желтой травы с опавшими листьями на холм, на котором стоит ее черный «Мерседес», напоминающий собою арабского скакуна, весело блестящего от южного знойного пота. Мы садимся. «Мерседес» жищно поблескивает своими глазоподобными фарами, заключая нас с ней в одну из клеток безумного Мироздания.

Она садится за руль, со страшным остервенением давит на газ, и мы почти мгновенно пролетаем сквозь туман, повисший над равниной, в какую-то неведомую даль.

Всю остальную дорогу, пока мы едем по своеобразным лабиринтам лесного массива, она нежным дрожащим голосом говорит мне о своей любви ко мне, из-за которой ее жизнь расходится кругами как река от брошенного в нее кем-то неизвестиным камня, и о том, что ее воспоминания очень часто сбегают от настоящего, от чего даже иногда проснувшись рано утром она на кабинетном клавесине исполняет двухголосые инвенции Баха, или сонату такой удивительной красоты, которую до нее еще никто не сочинял, и еще ей кажется, что ее чувства движутся в ней как волны… Господи, думаю я, эта женщина никогда не знала этого грешного мира, а ее губы никогда не касались и края распущенной всеми плоти… Сознавая себя обязанным проникнуть в нее как в некую Тайну, я, конечно, говорил ей одни сплошные глупости…

Например, я говорил, что в нашей стране, особенно в нашей местности, с таким ненастным и сырым климатом развивается исключительно депрессивный тип одиноких и несчастных людей, которые если вовремя и не кончают жизнь самоубийством, то прозябают лишь по одной инерции крутящегося возле бездны земного шара, крутящегося от наших безумных чувств, как от страшного и быстро надвигающегося на нас апокалипсиса…

Еще я говорил, что в моей душе спрятано чувство Бога, от чего я испытываю постоянные муки совести, и ужасную неудовлетворенность никем и ничем… Прострация или фрустрация блуждающего в кошмарных снах рассудка… Эдипов комплекс – истребить отца…

Проблема сама вышла из яйца…

– Тело всего лишь орудие души, – чуть слышно произнесла она.

– Это уже богословие, – вздохнул я.

– Это Иоанн Златоуст, – пояснила она, – он еще сказал, что в каждом из нас есть внутренний человек, который составляет все наше совершенство или уродство!

– А это уже христианские проповеди, – подытожил я.

– Дурачок, – засмеялась она, – не ты ли мне сейчас говорил, что в тебе спрятано чувство Бога?!

– Этот Бог – ты! – сверкнул я глазами и прикоснулся губами к ее шее, она нажала резко на тормоз, и я еще сильнее вжался в ее тонкую шею.

Потом раздался какой-то странный щелчок, как будто кто-то щелкнул выключателем источника света, и мы с ней оказались в раю… Над нами порхали ангелы, отовсюду лилась волшебная музыка, а мы с ней блаженствовали на белоснежном небесном ложе, усыпанном лепестками роз и красными крошками померанца…

Она испробовала со мной неправдоподобное количество самых невероятных поз, причем начинала всегда она, а я все притворялся недотрогой, пока она не нащупала во мне какое-то чуткое, очень уязвимое место, и не коснулась его двумя сохранившимися пальчиками левой руки, и тут я почувствовал океаническое наслаждение, все мое тело взорвалось торжественно захлебывающимся шепотом Эроса, и я вонзился в нее всем своим существом… Это было просто неизъяснимое удовольствие… И чем больше, и ярче ее чувствовал, тем стремительнее терял свой разум… Она кричала безумно страшно и безумно чудесно, и был ее крик криком радости или криком отчаянья, оставалось для меня загадкой…

– Что было с нами?! – спросил ее я спустя мимолетную вечность.

– Сегодня с нами была сказка, а завтра от нее останется лишь быль, – грустно вздохнула она и затянулась сигаретой. Тогда я еще не знал, что она смертельно больна, и что ее дни сочтены…