Олег Северюхин - У попа была граната

Смотрю, Нинка на улицу вылетает. Конечно, не Софи Лорен, но женщина фигуристая и на вид приятная. А за нею Толик, идет на некотором расстоянии. Пошел и я параллельно им по бульвару.

Как только встречается Нинке какой-нибудь мужик, так она ему начинает рожи корчить и язык показывать. Естественно у мужика удивление, никак баба рехнулась, и еще одна по улице гуляет. Идет и оглядывается, чтобы увидеть, чего она еще учудит. А тут следующий мужик таким же манером голову назад заворачивает. Потом еще. Один мужик вообще остановился и стал ей вслед глядеть, а другой так и за ней пошел, может и раздеваться где начнет. С ума мужики посходили. Тут ее Толик догоняет, берет под руку, и они вместе домой пошли.

Жить они стали, любо-дорого посмотреть. Толик вместе с Нинкой стал ходить в тренажерный зал, в бассейн купаться, чтобы соответствовать требованиям.

Надо бы и мне тоже собой заняться, а то, не дай Бог, благоверная начнет пилить. Ну и пусть пилит, я секрет знаю, чтобы жена поверила, что я у женщин нарасхват такой, какой есть.

Как-то так получилось, что в нашем отделе остался один только я. Нет, конечно, всего в отделе 10 человек, но мужчина один я. В других отделах все наоборот: там женщин по пальцам на одной руке считают, а у нас мужчин по пальцам не считают – их уважают.

Надо иметь талант работать в женском коллективе (хоть начальником, хоть не начальником). Если бы Штирлица заслали в женский гестаповский коллектив, он бы засыпался в два счета. К примеру, вызывает его начальник отдела группенфюрер мамаша Мюллер и говорит:

– А ну-ка, расскажите нам, уважаемый товарищ штандартенфюрер Штирлиц, где вы вчера вечером ошивались и что вы нашли в этой рыжей журналистке фроляйн Габи Набель или Наби Габель?

И песенка Штирлица спета. Посадят ему на хвост двух шарфюреров, блондинку и брюнетку, и он у них на руках, или в руках расколется как миленький.

И я работал в женском коллективе, как Штирлиц. Окажешь кому-то внимание, тем самым окажешь невнимание другим. Про флирт я даже не говорю – бросил через два дня после назначения. Не дай Бог поглядеть вслед какой-нибудь юбке из другого отдела – могут и темную устроить. Чтобы выжить, надо спокойно смотреть сквозь своих коллег, как через стекло, иначе какой-нибудь один внимательный взгляд может стать твоим последним взглядом, когда ты видел безоблачное небо.

Затем начинается превращение тебя в своего парня, когда при тебе могут в сторонке похвастаться новыми колготками, особенно рисунком в верхней части бедра, примерять бюстгальтер, не снимая блузок, или обсуждать мужской пол, типа не так встал, не так лег, не так обнял или вообще не обнял, ожидая моей реакции.

Если бы я это спустил на тормозах, быть бы мне в отделе на женских побегушках, а я сразу возмутился и потребовал, чтобы они со своими тряпками выметались туда, где они свои сигареты курят (я как раз курить бросил и меня берегла некурящая часть отдела), а если в моем присутствии еще будут обсуждать мужчин, то потом пусть не обижаются.

Все шло хорошо, до тех пор, пока они мне не подстроили самую наиковарнейшую ловушку.

Было это в день 8 Марта. Во всех отделах мужчины готовили для женщин, а в нашем отделе женщины готовили для меня. Это, я вам скажу, очень неплохо.

Праздник как праздник, мне пришлось брать на себя роль тамады и о каждой женщине говорить что-то хорошее, и так получилось, что после последнего тоста, девятого по счету, я был уже не сильно грустный, когда они все встали передо мной, одиноко сидящим за столом, и вопросили:

– Скажи-ка нам, луч света в женском царстве, кто в отделе всех милее, всех румяней и белее?

– Вот она, моя погибель, пришла, – думаю я, а в голове вообще ни одной мысли. Улетучились как-то. По закону Мэрфи: когда становится плохо, все смываются. И я остался один.

А вот вы, уважаемые, что бы вы сказали, как бы вы ответили на этот вопрос?

По сути, это был ультиматум. Нападение под лозунгом: «Когда говорят Музы, пушки должны молчать». В этой ситуации любое мое слово идет невпопад и работает против меня. Никакой юмор, ни тонкий английский, ни толстый французский, ни отсутствующий китайский не могут спасти ситуацию.

А что делает волк, когда оказывается огражденным красными тряпочками, символизирующими кусающий шерсть огонь? Правильно, он ищет небольшой разрыв в огоньках и идет напролом, и, как правило, спасается.

И я посмотрел на огоньки в глазах моих прелестных коллег. И не обнаружил в них единства. И ведь каждая из них хороша и красива по-своему, о чем я постарался сказать в застольной части праздника. Но как выкрутиться сейчас, чтобы даже намеком не обидеть кого-нибудь из них? И, конечно, любой женщине приятно что-то услышать доброе о себе.

Буду бить, вернее не бить, а защищаться вашим же оружием. Я встал, смущенно откашлялся и сказал:

– Самой милой будет та, кто скажет самое ласковое слово обо мне!

Да, я сорвал множество комплиментов и множество поцелуев и вечер в отделе прошел так, как мне кажется, не проходил никогда.

Зато я сейчас без всякой опаски делаю комплименты моим сотрудницам по поводу радостного выражения на лице, новой прически, нового платья, костюма или туфелек, хорошо выполненной работы и вообще за то, что они присутствуют рядом.

А недавно я узнал, что наш отдел в управлении называют гаремом.

Он был злым Волшебником и стал злым Царем – Тираном. Все подданные боялись его, потому что любая провинность каралась изгнанием, что было страшнее смертной казни в бескрайней пустыне, окружающей царство Тирана.

Однажды, один сановник, доведенный до отчаяния изгнанием в пустыню своей дочери, пнул Тирана, склонившегося над своей очередной жертвой.

Неожиданность страшна и для волшебства. Тиран слетел со своего трона и упал на землю на пространство, сразу же освобожденное для него простыми людьми.

Встав с земли, Тиран злобно нахмурил брови, чтобы примерно наказать обидчика, но почувствовал, что у него нет волшебных сил. А оцепенение подданных проходило.

– Бедненький, – сказала сгорбленная старушка, – и погладила его по спине.

– Бедненький, бедненький, – с сочувствием говорили люди.

Сочувствие было и на лицах царедворцев. Попытки поставить всех на колени при помощи волшебной силы были тщетны.

Ошеломленный Тиран пошел прочь из города, где его уже никто не боялся, и где внезапно исчезла волшебная сила, принесшая столько горя людям.

По дороге ему встретился хромой мальчик, сирота, одиноко просивший подаяние. У царя денег нет, они ему не нужны, поэтому Тиран погладил мальчика по голове и пошел дальше.

Недалеко от городских ворот его нагнал тот мальчишка, у которого уже не было хромоты, и упал перед ним на колени, благодаря за чудесное исцеление.