Олег Северюхин - У попа была граната

Ну, про кино я тоже говорить не буду. К нам кинопередвижка приезжает. Экран натянет на мачту радиостанции и кино крутит. Хорошо, однако, сидишь, вокруг звезды, а среди звёзд люди ходят, вино пьют, танцуют, целуются, друг в друга стреляют, или акула за ними по океану гоняется, к нам во льды загоняет, чтобы лодку им поломать и подмороженных скушать. Вот страсти-то.

Вот сколько в цивилизации соблазнов, что пока доберешься до того случая, о чем я хотел рассказать, то приходится по самым злачным местам цивилизации пройтись, чтобы люди поняли ту атмосферу, в которой мы сейчас живем.

Вот и заходим мы с отцом в парикмахерскую. Хоть там, в названии, и слова не шибко хорошие слышатся, но заведение хорошее. Первое, пахнет шибко приятно. Одеколоны разные: и «Шипр», и «Красная Москва», и «Сирень», и «Кармен», и «Красный мак», и обстановка веселая. На столике журналы разные интересные до такой степени, что трудно чего-то и прочитать, но мы как люди солидные с отцом сели и стали читать. Он по-русски читать не умел, но кто поймёт, что он читать не умеет.

А тут подходит мастер и говорит:

– Следующий.

Ну, Следующего не было, поэтому пошел мой отец.

Посадили его в кресло, простынею белой накрыли, вокруг шеи завязали, и я сразу отца своего не узнал. Был человек, и нет человека. Одна голова торчит, вроде бы и знакомая, а все равно какая-то не такая.

А мастер так вежливо говорит:

– Как стричься будем, уважаемый?

Мой отец, тоже человек вежливый, и говорит:

– А ты как стричь-то умеешь?

Ну, мастер так с достоинством и говорит:

– А я по-всякому могу, и под бокс, и под полубокс, и под польку, и под канадку, и наголо. Так как вас подстричь?

И я тоже думаю, это сколько же причесок на одной голове носить можно? Вот это Мастер! И отец мой, однако, тоже так подумал. Но его отец еще учил, что если американ или русский тебе чего предлагать станет, то не хватайся за то, что он сначала говорит, а дождись конца и потом с конца и выбирай. Самое дорогое последним называют. Ну, отец и говорит Мастеру:

– Однако, давай наголо.

Мастер так отошел в сторонку, с одной стороны на отца посмотрел, потом с другой стороны на отца посмотрел, голову руками покрутил по-разному, ножничками что-то пощелкал, пудрой шею попудрил, а потом обстриг, а вернее, оболванил наголо.

Мастерство у Мастера, конечно, не отнимешь. Отец мой помолодел лет этак на двадцать, только глаза почему-то округлились, и в одну точку смотреть стали.

Мастер молчит, я молчу, отец молчит. Долго, однако, молчали. Потом отец руку из-под простыни достал, по голове себе погладил и улыбнулся:

– Хорошо, однако, подстригаешь, только мне наголо чего-то не нравится, давай, стриги под канадку.

И тут Мастер заплакал:

– Чего вы надо мной издеваетесь? Что я вам, чукча, что ли?

Кое-как мы его успокоили, а отца он пообещал подстричь под канадку, месяца через два, чем старика совсем обрадовал. Пока ехали домой, отец всё бубнил, что времена совсем изменились, даже в парикмахерской поторговаться не дадут, товар на себе примерить.

А за фасонную стрижку с нас содрали рупь двадцать.

Сидел как-то Второй дома, книги читал разные, тонкие и толстые, и в Интернете книги всякие скачивал, тоже читал, однако. Таким умным стал, что сам к себе, как русский, на Вы обращаться стал, хотя ко всем, как обычно, на «ты» обращался, потому что чукчей был.

А вычитал он самое умное то, что все живые существа есть суть твари божьи и как бы даже родственники на клеточном уровне в седьмом колене. Где это седьмое колено, Второй, конечно, не знал, но понимал, что, если прижмет, то и восьмое колено найдешь.

Хоть и не речист Второй, но всю тундру уговорил жить по лозунгам: «Свобода», «Равенство», «Братство», «Счастье», «Да здравствует мир, труд, май, июнь, июль, август».

Не жизнь в тундре пошла, а рай сплошной.

– Здрасьте, Михал Иваныч! Здорово, Второй!

– Здрасьте Лисица Патрикеевна! Здравствуйте, уважаемый Второй.

– Доброго здоровьица Песец Григорьевич! Здоровеньки булы, друже Второй!

– Здравствуй, Гага Птица! Наше почтение Вам, Второй!

– Как семейство, Олень Петрович! Спасибо соседям, все хорошо, Второй!

Все травку жуют, друг другу улыбаются. И так продолжалось ровно три дня. А на четвертый день поссорились Гага Птица и Лисица Патрикеевна. Кое-как их разняли, но крику было много, а шерсти и перьев поразбросали по тундре предостаточно.

Потом Олень Петрович боднул рогами Михал Иваныча, за что и схлопотал лапой под левый глаз.

Да и Второй стал камнем преткновения в отношениях зверей. Улыбнись он Лисице, Гага обидится и Перепелке расскажет, что Второй бабник. Улыбнись он Гаге, так Лисица на Гагу охотиться будет. Пожал лапу Михал Ивынычу, а Олень Петрович уже и разобиделся, почему ему копыто не пожали. А Песец Григорьевич на обе стороны ходит и всех подзуживает, что Второй втихомолку колбасу дома жрет и салом закусывает.

Поели звери апельсиновых корок и пошли к Второму с требованием, чтобы отчитался перед ними в своих прегрешениях и переизбрать его на посту главного хранителя всяких ценностей в тундре.

А Второй три дня на одних огурцах да на лучке зеленом сидел, потому и злой шибко был. Вышел он к зверью и спокойненько так говорит:

– Ну, кто у вас тут говорить будет?

Звери и вытолкнули вперед Оленя Петровича, как зверя степенного и семьей обремененного.

Только Олень Петрович рот раскрыл, чтобы сказать чего-нибудь умного, как и получил от Второго палкой по рогам, и тут с ним болезнь медвежья приключилась. И Михал Иваныч почувствовал, что у него заболели все зубы, а коренной так и запел: «Вы жертвою пали в борьбе роковой». Лисица Патрикеевна с Гагой Птицей по-женски почувствовали, что со Вторым шутки плохи, измажет зеленкой и петухом заставит петь, потихонечку улизнули с митинга.

Михал Иваныч с Оленем Петровичем быстренько взяли Песца Григорьевича под голубые лапы и поставили перед Вторым: вот он, голубь сизокрылый, что всю кутерьму затеял.

Били Песца Григорьевича больно и долго. И хотя Второй к Григорьичу не притронулся, но Песец больше всех обиделся именно на Второго, мысленно поклявшись отомстить ему, а глядя в глаза, пообещал больше общественных переворотов в тундре не устраивать и быть самым преданным другом Второму.

И отомстил Песец Григорьевич очень быстро. Как самый преданный друг Второго сказал всем зверям, что перестройка закончилась и каждый может набивать свое брюхо тем, что он найдет, если повезет.

Выйдя на следующий день в тундру, Второй увидел, что все там происходит так, как это было до него и до седьмого колена.

Вот так и исчез доблестный и благородный правовед и правозащитник Второй. Взял он старенький «Зауэр» три кольца и звери удовлетворенно вздохнули: в тундру вернулся Хозяин сопатки всем прочистить.