Артур Дойл - Сквозь волшебную дверь. Мистические рассказы (сборник)

– Ты болен, дорогой! – воскликнула девушка. – У тебя что-то с головой. Ты даже не поцеловал меня ни разу.

– Нет, и не собираюсь, – отрезал фон Хартманн. – Постыдилась бы! Лучше принеси мои тапки и иди помоги матери накрыть на стол.

– Это за то, – на глазах Элизы выступили слезы, она закрыла лицо носовым платочком, – это за то, что я тебя так люблю уже десять месяцев? Ради этого я пошла против воли своей матери? О, ты разбил мне сердце! Разбил! – И она начала громко рыдать.

– Я больше этого не вынесу! – в бешенстве заорал фон Хартманн. – О чем болтает эта девчонка? Да что я такого сделал десять месяцев назад, что ты так меня залюбила? Если уж ты действительно так меня любишь, лучше пойди и принеси мне ветчины с хлебом вместо того, чтобы болтать весь этот вздор.

– О дорогой! – воскликнула несчастная девица и бросилась на грудь того, кого принимала за своего любимого. – Ты это шутишь, да? Чтобы испугать свою маленькую Элизу?

В миг этих неожиданных объятий фон Хартманн все еще сидел, оперевшись спиной на боковой валик дивана, который, как это часто бывает с мебелью в Германии, на ножках держался неустойчиво и вообще был в очень расшатанном состоянии. К тому же случилось так, что рядом с этим краем дивана стоял большой таз, наполненный водой, в котором физиолог проводил кое-какие опыты с рыбьей икрой. Эта емкость находилась в гостиной, потому что именно здесь постоянно поддерживалась необходимая для эксперимента температура. В общем, дополнительный вес девицы и порыв, с которым она набросилась на него, привели к тому, что ненадежный предмет мебели не выдержал, ножки его подломились, и несчастный студент полетел спиной прямо в таз. Там его голова и плечи крепко застряли, не в силах выбраться он беспомощно замахал в воздухе ногами. Это стало последней каплей, переполнившей чашу его терпения. Выбравшись кое-как из посудины, фон Хартманн издал какой-то нечленораздельный крик и, не обращая внимания на мольбы Элизы, выбежал из комнаты. Схватив на ходу шляпу, он, мокрый и растрепанный, помчался в город, в надежде найти в каком-нибудь трактире еду и покой, которых не дождался дома.

Дух фон Баумгартена, заключенный в тело фон Хартманна, размышляя о своих злоключениях, шел по дороге, ведущей в городок, когда заметил впереди престарелого мужчину, который явно был сильно пьян. Фон Хартманн, посторонился, пропуская этого типа, который шел, спотыкаясь и шатаясь из стороны в сторону, горланя студенческую песню хриплым пьяным голосом. Поначалу вид такого благообразного человека в столь неприглядном виде лишь удивил его, однако, когда тот подошел ближе, он вдруг почувствовал, что хорошо его знает, хотя где и когда они могли встречаться, вспомнить он не мог. Это ощущение до того захватило его, что, когда незнакомец поравнялся с ним, он преградил ему дорогу и принялся внимательно осматривать его лицо.

Пьяный остановился и, покачиваясь, посмотрел на фон Хартманна.

– Слышь, паренек, – заплетающимся языком сказал он, – а где я тебя мог раньше видеть? Я тебя знаю, как самого себя. Ты кто такой, черт побери?

– Я профессор фон Баумгартен, – ответил студент. – А могу ли я поинтересоваться, кто вы? Мне на удивление знакомо ваше лицо.

– Врать нехорошо, молодой человек, – пристыдил его второй. – Ты точно не профессор, потому что профессор – уродливый, мерзкий старикашка, а ты – молодой и широкоплечий. А я – Фриц фон Хартманн, к вашим услугам.

– Этого не может быть, – воскликнуло тело фон Хартманна. – Может быть, вы его отец? Но… позвольте, а почему на вас мои запонки и цепочка от часов?

– Donnerwetter! – икнул старший из мужчин. – Не пить мне больше пива, если на тебе не мои брюки, за которые мой портной меня засудить собирается.

Фон Хартманн, ошеломленный очередной неожиданностью, которая случилась с ним в тот день, провел рукой по лбу и опустил глаза. И тут взгляд его упал на свое отражение в луже, которая осталась на дороге после недавнего дождя. К величайшему изумлению, он увидел, что лицо у него молодое и одет он как студент, в достаточно модный костюм. Взору его предстала полная противоположность той невзрачной и угрюмой фигуре, к которой привык его разум. В мгновение ока его тренированный ум припомнил все странности того дня и пришел к выводу. Фон Хартманн покачнулся. Страшная догадка едва не лишила его чувств.

– Himmel! [48]– вскричал он. – Я все понял. Наши души поменялись телами. Теперь я – это вы, а вы – это я. Моя теория подтвердилась… Но какой ценой! Неужели величайшему ученому Европы теперь придется ходить в таком несерьезном виде? О, труды всей жизни пошли насмарку! – И в отчаянии он стал бить себя кулаком в грудь.

– Послушайте, – заметил настоящий фон Хартманн из профессорского тела. – Я, конечно, понимаю, каково вам, но не надо так колотить мое тело. Вы его получили в идеальном состоянии, но, вижу, уже успели намочить, а сейчас еще и синяков наставили. К тому же вон табаку на манишку насыпали.

– Какая разница? – убитым голосом ответил его собеседник. – Такими, какие мы есть, мы и останемся. Моя теория с блеском подтвердилась, но мне пришлось заплатить за это ужасную цену.

– А ведь действительно, – подумав, произнес дух студента. – Что мне делать с этими старыми немощными ногами? Как же мне теперь ухаживать за Элизой, как убедить ее, что я не ее отец? Нет, слава небесам! Хоть пиво и помутило мне голову сильней, чем если бы я был самим собой, я, кажется, придумал, как это можно исправить.

– Как? – с замиранием сердца выдохнул профессор.

– Нужно повторить эксперимент, только и всего. Еще раз освободим наши души, и на этот раз они уж точно вернутся в свои тела.

Ни один утопающий не схватился бы за соломинку так, как ухватился за эту идею дух фон Баумгартена. Охваченный неописуемым волнением, он оттащил собственное тело к обочине и отправил его в месмерический транс. После этого достал из кармана хрустальный шарик и ввел себя в такое же состояние.

Несколько студентов и крестьян, прошедших там в течение следующего часа, были сильно удивлены видом достойного профессора физиологии и его любимого ученика, которые сидели рядышком на грязной обочине в состоянии полной отрешенности. Через какое-то время вокруг них собралась изрядная толпа. Люди уже хотели вызывать врачей, чтобы отправить их в больницу, когда ученый savant открыл глаза и непонимающим взором посмотрел по сторонам. Кажется, какую-то минуту он не мог вспомнить, как очутился на этом месте, но потом замахал тощими руками над головой и полным восторга голосом закричал что было сил:

– Gott sei gedanket! [49]Я опять стал самим собой. Я это чувствую!

Удивление толпы стало еще сильнее, когда студент, вскочив, выкрикнул те же самые слова, и странная пара прямо посреди дороги исполнила нечто вроде pas de joie [50].