Артур Дойл - Сквозь волшебную дверь. Мистические рассказы (сборник)

Это была небольшая комнатушка, в таких обычно живут консьержи. В камине потрескивали дрова, у одной стены стояла низкая кровать на колесиках, у второй – грубый деревянный стул, посередине – круглый стол с остатками еды. Обведя комнату взглядом, гость с удивлением отметил, что здесь все до последней мелочи выглядело очень необычно и явно было изготовлено руками древних мастеров. Свечи, вазы на каминной полке, каминные приборы, узоры на стенах – все наводило на мысли о далеком прошлом. Неприветливый служитель музея сел на край кровати и жестом пригласил гостя располагаться на стуле.

– Может быть, это судьба, – сказал он на чистом английском. – Может быть, мне было предначертано оставить рассказ о себе в назидание всем безрассудным смертным, которые отваживаются восставать против сил Природы. Я расскажу все вам. Поступайте с моим рассказом как хотите. Я буду говорить с вами, стоя одной ногой на пороге иного мира.

Я, как вы догадались, египтянин… Нет, не из той презренной расы рабов, которые сейчас живут в дельте Нила. Я из того великого и воинственного народа, что покорил евреев, отбросил эфиопцев обратно к южным пустыням и возвел огромные памятники, которым завидовали, которыми восхищались все последующие поколения. Впервые я увидел солнце во время правления Тутмоса, за шестнадцать столетий до рождения Христа. Вы вздрогнули, но подождите, вы увидите, что меня, скорее, нужно жалеть, чем бояться.

Звали меня Сосра. Отец мой был верховным жрецом Осириса {485}в главном храме города Аварис, который в те времена стоял на Бубастийском рукаве {486}Нила. Я вырос в храме, меня с детства обучали тайным наукам, о которых рассказывается в вашей Библии. Я был способным учеником. Мне еще не исполнилось и шестнадцати, а я уже знал все, чему могли научить меня мудрейшие жрецы. После этого я начал изучать тайны природы самостоятельно и ни с кем не делил полученных знаний.

Из всех вопросов, которые привлекали меня, больше всего времени я потратил на те, которые имели отношение к природе жизни. Я хотел познать сам принцип жизни. Цель медицины – искоренять болезни, когда они случаются. Я же решил, что смогу изобрести способ настолько укрепить тело, что никакие болезни и смерть будут ему не страшны. Объяснять суть моих исследований бесполезно – вы все равно их не поймете. Частично они проводились на животных, частично на рабах, кое-что я пробовал на самом себе. Я только скажу, что моей целью было создать вещество, которое, если ввести его в кровь, сделало бы тело неподвластным влиянию времени, травмам или болезням. И мне это удалось. Конечно же, это вещество не давало бессмертия, но действие его могло длиться тысячелетиями. Сначала я испробовал его на кошке. Потом я давал ей самые смертельные яды, но это существо до сих пор живет где-то в Нижнем Египте. В этом нет ничего магического или таинственного, я просто совершил химическое открытие, которое вполне может быть сделано снова.

Больше всего любят жизнь молодые. Мне показалось, что, найдя способ навсегда избавиться от боли и отдалить смерть на такое расстояние, я сделаю людей счастливыми. С легким сердцем я ввел себе в вену это проклятое вещество и стал думать, кого еще можно осчастливить. Я знал одного молодого жреца Тота по имени Пармес. Честностью и преданностью науке он заслужил мою благосклонность. Ему я раскрыл свою тайну и по его просьбе впрыснул эликсир. Теперь, думал я, рядом со мной всегда будет друг такого же возраста, как и я.

После этого важного открытия я стал уделять работе несколько меньше времени, но Пармес продолжил свои научные исследования с удвоенной силой. Каждый день, приходя в храм Тота, я заставал его со склянками рядом с перегонным аппаратом, но о своих успехах мне он почти не рассказывал. Помню, какое удовольствие доставляло мне гулять по городу и понимать, как все, что я вижу, умрет, и только я останусь. Люди склонялись предо мной, потому что слава о моей учености не знала границ.

В то время шла война. Великий царь послал своих воинов на восточную границу, чтобы отбить войско гиксосов {487}. В Аварис прибыл новый правитель на тот случай, если придется защищать город от врагов. Я и раньше много слышал о красоте его дочери, но однажды, гуляя с Пармесом, мы увидели ее. Рабы несли ее паланкин {488}на плечах. Меня словно поразило молнией, я полюбил ее с первого взгляда. Сердце мое готово было вырваться из груди и полететь к ней. Я мог бы броситься под ноги ее рабам. Эта женщина была создана для меня. Жизнь без нее не имела смысла. Я поклялся головой Гора {489}, что она станет моей. Клятву я принес жрецу Тота, но он отвернулся, и лицо его стало мрачнее самой темной тучи.

Нет нужды рассказывать, как я добивался ее. Она полюбила меня так же сильно, как я любил ее. Я узнал, что Пармес познакомился с ней раньше меня и тоже полюбил ее, чего не стал скрывать, но я лишь смеялся над его чувством, так как знал, что ее сердце отдано мне. В город пришла эпидемия белой чумы. Многие заболели, но мне зараза была не страшна, я шел к больным и лечил их. Она только удивлялась моей храбрости. Потом я посвятил ее в свою тайну и стал умолять позволить мне защитить ее с помощью своего искусства.

– Твой цветок никогда не увянет, Атма, – убеждал ее я. – Все пройдет, а ты, я и наша любовь переживем пирамиду Хефрена {490}.

Но она мягко возражала:

– Разве это правильно? Разве этого хотят боги? Если бы великий Осирис хотел, чтобы жизнь наша была такой долгой, он бы сам продлил наши годы.

Нежными словами любви мне удалось победить ее сомнения, и все же она колебалась. Это слишком важный вопрос, говорила она. Она попросила дать ей одну ночь на раздумья, и утром я должен был узнать ее решение. Что такое одна ночь? Мне пришлось согласиться. Она хотела помолиться Исиде {491}и спросить у нее совета.

С тяжелым сердцем и нехорошим предчувствием я оставил ее в окружении служанок. Утром, сразу после первых жертвоприношений, я поспешил к ней. На ступенях ее дворца меня встретила испуганная рабыня. Хозяйка заболела, сказала она, сильно заболела. В исступлении я бросился в дом, пробился сквозь ряд стражников и побежал по коридорам к палатам моей Атмы. Она лежала на кровати, голова ее покоилась на высокой подушке. Лицо у нее было бледнее мела, глаза затуманились. На лбу горело яркое багровое пятнышко. Страшный знак был мне слишком хорошо знаком. Это была метка белой чумы, печать смерти.

Не хочу много говорить о том ужасном времени. Много месяцев я сходил с ума, метался, словно в горячке, бредил, но умереть не мог. Пилигрим в пустыне так не жаждет свежей прохладной воды, как я жаждал смерти. Если бы яд или сталь могли укоротить нить моего существования, я очень скоро воссоединился бы со своей любимой в стране, путь в которую лежит через такую узкую дверь. Я попытался, но безуспешно. Проклятое снадобье слишком сильно на меня подействовало. Однажды ночью, когда я, разбитый и несчастный, пытался заснуть, в мою палату вошел Пармес, жрец Тота. С горящей лампой в руке он подошел ко мне. Глаза его сияли от безумной радости.