Артур Дойл - Сквозь волшебную дверь. Мистические рассказы (сборник)

Такие мысли рождались у меня в голове, пока я несся все выше и выше по огромной крутой спирали и ветер то бил мне прямо в лицо, то свистел в ушах. Облачный покров внизу был от меня уже так далеко, что серебряные извивы и дюны слились в одну ровную, безбрежную сверкающую гладь. Но тут случилось нечто совершенно неожиданное, что заставило меня пережить несколько страшных минут. Мне уже и раньше случалось попадать в то, что наши соседи на континенте называют tourbillion [71], но в такой сильный еще никогда. Этот могучий извивающийся поток воздуха, похоже, состоял из меньших, но таких же страшных вихрей, и вот, не успел я глазом моргнуть, как меня втянуло в самое сердце одного из них. Меня минуту или две кружило с такой скоростью, что я едва не лишился чувств, а потом швырнуло в середину воронки левым крылом вперед. Воздух там был такой разреженный, что я едва не задохнулся. Я камнем полетел вниз и опустился примерно на тысячу футов, в кресле меня удержал лишь ремень. Обессиленный и почти задохнувшийся, я лежал на борту фюзеляжа, перевалившись через край кабины. Но я всегда умел собрать остаток сил в кулак, для авиатора это качество бесценно. Я увидел, что падение начало замедляться. Воздушный вихрь имел скорее форму конуса, а не воронки, и меня снесло к его нижней точке. Неимоверным усилием воли я навалился всем весом на штурвал и сумел выровнять крылья и вырваться из вихря носом вперед. Дальше мой самолет стал скользить в горизонтальной плоскости. Потрясенный случившимся, но радуясь победе, я снова направил машину вверх и стал по широкой спирали набирать высоту. Я сделал большой круг, чтобы облететь стороной опасный вихрь, и в скором времени оказался над ним. Ровно в час дня я достиг высоты двадцать одна тысяча футов над уровнем моря. Наконец, к своей огромной радости, я поднялся над уровнем ветров, и теперь с каждой сотней футов сила ветра уменьшалась. Правда, стало ужасно холодно, к тому же мне было известно, что у человека, который дышит разреженным воздухом, начинается головокружение и наступает тошнота, и я впервые отвернул кран на кислородном баллоне и стал время от времени вдыхать спасительный газ. Я чувствовал, как он, словно животворное снадобье, растекается по моим венам. Эти порции чистого кислорода произвели на меня веселящее воздействие, я словно опьянел. Продолжая стремительный подъем через этот холодный, недвижимый и безмолвный воздушный мир, я кричал и распевал песни.

У меня нет ни малейших сомнений, что, когда в 1862 году Глейшер и Коксуэлл поднялись на тридцать тысяч футов {570}, они оба лишились чувств (Коксуэлл, правда, в меньшей степени) именно из-за того, что подъем происходил перпендикулярно относительно земли и на большой скорости. Если подниматься не столь стремительно и давать организму время приспосабливаться к понижению барометрического давления, таких ужасных симптомов можно избежать. Оказавшись на этой высоте, я заметил, что могу свободно дышать, даже не прикладываясь к кислородному баллону. Правда, холод стоял ужасный, и мой термометр показывал ноль градусов по Фаренгейту. В час тридцать я был уже почти в семи милях над землей и продолжал упорно набирать высоту. Тем не менее я заметил, что в этом разреженном воздухе крылья моего моноплана уже не находят былой опоры, из-за чего мне пришлось значительно уменьшить угол подъема. Стало понятно, что даже при моем малом весе и мощном двигателе скоро я достигну предельной высоты, после которой воздух уже не сможет удерживать меня. Тут на мою голову свалилась еще одна неприятность: снова вышла из строя одна из запальных свечей, и мотор начал давать сбои. На сердце стало тревожно от предчувствия неудачи.

Примерно в это же время случилось нечто поразительное. Что-то просвистело мимо меня и взорвалось с громким шипящим звуком, исторгнув облако пара. На какой-то миг я растерялся. Я не мог понять, что произошло, но потом вспомнил, что Земля постоянно подвергается бомбардировке метеоритными камнями, и жизнь на ней вряд ли была бы возможна, если бы почти все они не превращались в пар в верхних слоях атмосферы. Вот и очередная опасность, которая подстерегает того, кто поднимается в заоблачные выси. Первые две я оставил позади, когда преодолел отметку в сорок тысяч футов. Стало ясно: на самом краю газовой оболочки Земли угроза будет действительно очень серьезной.

Когда стрелка барометра показала сорок одну тысячу триста, я понял, что достиг потолка. Физически я мог бы выдержать и дальнейший подъем, но возможности машины этого не позволяли. Потерявший плотность воздух уже не удерживал крылья самолета, и наименьший наклон сразу же уносил меня далеко в сторону, управлять полетом стало почти невозможно. Если бы мотор был полностью исправен, вероятно, я смог бы подняться еще на тысячу футов, но перебои продолжались, не работали уже два из десяти цилиндров. Мне стало понятно, что если я до сих пор не достиг той зоны, к которой стремился, значит, в этот раз я уже до нее не доберусь. Но что, если я уже нахожусь в ней? Паря кругами, словно какой-то чудовищный орел, на высоте сорок тысяч футов над землей я предоставил моноплан самому себе, взял свой мангеймовский {571}бинокль и начал внимательно осматривать небо вокруг себя. Все было чисто, ничто не указывало на те опасности, которые я ожидал здесь увидеть.

Я уже говорил, что летал кругами. Неожиданно мне пришло в голову, что можно расширить диаметр полета и охватить больший участок пространства. Если на земле охотник заходит в джунгли, он не кружится на одном месте в поисках добычи. Мои выводы сводились к тому, что воздушные джунгли расположены над Уилтширом, то есть южнее и восточнее моего нынешнего положения, которое я определял по солнцу, поскольку компас окончательно вышел из строя, а земли не было видно вовсе, внизу – лишь сплошная серебристая равнина из облаков. И вот, кое-как сориентировавшись, я направил машину в нужную сторону. Горючего оставалось на час, но я мог позволить себе израсходовать его до последней капли, потому что опуститься на землю можно было и с неработающим мотором, планируя.

И вдруг я не увидел, а скорее почувствовал впереди себя что-то новое. Воздух прямо по курсу был не такой кристально чистый, как вокруг. В этом месте находилось какое-то скопление длинных бесформенных полупрозрачных сгустков, которые можно сравнить разве что с очень легким табачным дымом. Эта гирлянда висела в небе, медленно поворачиваясь и перекручиваясь под слепящим солнечным светом. Когда мой моноплан пронзил ее, я ощутил на губах маслянистый привкус. Деревянные части машины покрылись тонким слоем жирной слизи. Похоже, в атмосфере Земли было подвешено некое тончайшее органическое вещество. Нет, жизни в нем не было, эта примитивная рассеянная масса растянулась на многие квадратные акры и по краям словно растворялась. Живым существом это не было. Но, может быть, это остатки чего-то живого? А что, если это пища для какого-то живого существа? Ведь даже простейшая грязь на дне океана служит пищей для такого огромного существа как кит. Размышляя над этим, я случайно посмотрел наверх, и моим глазам предстало поразительнейшее из зрелищ, когда-либо виденных человеком. Хватит ли у меня слов, чтобы описать вам то, что я видел собственными глазами в прошлый четверг?