Любовь Овсянникова - Возмездие

На Ольгу вновь накатила грусть. С ней такое случалось, когда вдруг посреди вороха домашних дел, неприятностей на работе и толкотни в общественном транспорте приходила тихая и ничем не оправданная стихия элегических эмоций. И было это словно одуванчики на зашарканном асфальте — не к месту, но радостно для души. Тогда незаметно рассасывалось напряжение, возвращалась способность соотносить себя с окружающим миром и удерживаться в гармонии с ним, удавалось сохранить нить, на которой она — бусинка, наряду с солнцем, облаками, отлетающими журавлями и прочим, что видимо и невидимо глазу.

А грусть всегда открывала шлюзы памяти и выпускала на свободу воспоминания, с шипением и бурлением спешащие невесть куда, безоглядно заливая пойму быта.

Кстати о журавлях. Тогда как раз разгулялась осень. Ну, «разгулялась» — это так, не более чем поэтический образ. Просто она, застыв от собственного удивления, что все сделалось желтым-желто, мягко и умиротворенно стояла за окном в самой лучшей поре своей, заняв необозримые пространства. В самом деле, какое-то дивное сочетание цвета победного солнца и оттенков обреченного увядания обращало на себя внимание, принуждало затормозить свой бег и задуматься совсем не о том, что еще миг назад занимало тебя и подгоняло мчаться вперед, безрассудно не замечая жизни. Это редкое равновесие мира, к счастью, затянулось на дни. И люди отреагировали на него — встрепенулись, вернулись к себе из виртуальных эмпирей заумности, занятости, забывчивости и еще доброго десятка различных «за», где находились по милости нечистого.

«Смешно, — подумала Ольга, — и ведь каждому мнится, что без него тут все остановится, пропадет. А оно ничего — продолжается, поглотив миг чьего-то ухода из здешнего мира, как поглощается во вдохе невидимая пыльная взвесь из воздуха».

Ольга не впервые ловила себя на странных минутах тоски, выпадающих из полной кутерьмы забот и сопровождающихся обозрением прошлого. Причем, чем дольше жила, тем чаще эти минуты случались. Но было еще одно: с возрастом внезапные воспоминания проваливались дальше вглубь, и она с опаской подумывала, что такие путешествия небезопасны — когда-то они угодят на дно ее рождения, а дальше она и вовсе исчезнет. Поэтому старалась не откликаться на зов более ранних своих лет, старалась не окунаться в них, как в омут, но коль уж никуда не деться от непредсказуемых скачков памяти, то оставаться там, где приземлилась, и захватывать плацдарм на этом пятачке.

Сейчас ей вспомнилось лето после окончания восьмого класса. И она торопливо уцепилась за детали, отгоняя прочь картины из более раннего детства.

Старшая сестра к этому времени давно окончила школу, вышла замуж, родила сына, оставила его родителям, наградив Ольгу заботами о племяннике, и укатила дальше устраивать свою жизнь более счастливым образом. И хоть неожиданная перемена эта в их семье по существу была обременительной, но, конечно, никем из них таковой не воспринималась. Поэтому Ольгины родители, давно мечтавшие жить в новом доме, не стали затягивать, менять свои планы и затеяли домашнее строительство безотлагательно. Ольга для них, таким образом, отошла на третий план, заняв место после внука и новостройки.

И правильно. Чего им было о младшей дочке беспокоиться? Девчонка росла замкнутой, в меру послушной, хорошо училась, а годы ее были столь дремуче школьные, что думать о ней, по всем прикидкам, полагалось начинать эдак года через два, тем более что среднюю школу тогда перевели на одиннадцатилетку.

А тут вдруг — выпускной вечер. Откуда, что такое? Оказалось, вздумалось классному руководителю подвести промежуточный итог своей работы и отметить получение его воспитанниками неполного среднего образования. И то сказать, неполное среднее образование и тогда считалось вполне завершенным этапом обучения, достаточным для отчаливания от берега детства и уплытия в большую жизнь. Многие после восьмилетки отправлялись учиться в техникумы, другие оценивали себя не выше ПТУ — профессионально-технических училищ. Находились также дети, для которых учеба не была приятным занятием. Они при первой же возможности избавлялись от нее, с удовольствием уходя в трудовые коллективы. Были, конечно, и хитрецы, мечтавшие о том, чтобы еще повалять дурака среди сверстников, хотя учиться не умели и не хотели. Таких, конечно, знали и в девятый класс не зачисляли ни при каких коврижках, фактически, предлагая выбирать будущее из первых трех вариантов. Впрочем, с учетом того, что тогда в стране среднее образование было обязательным для каждого гражданина, желаемый результат все равно достигался, ибо, куда бы ни подался вчерашний восьмиклассник, везде его настигала необходимость и возможность не только получить какую-никакую специальность или рабочую профессию, но и довершить курс средней школы.

Все это вместе сообщало окончанию восьмого класса оттенок нешуточного драматизма и открывало понимание жизни как борьбы за лучшее место под солнцем раньше, чем полагалось по возрасту выпускников-малолеток. И их настроение было обидно далеким от торжественного, каким заражались выпускники средней школы, воспринимавшие это событие с подъемом в душе. Видимо, Ольгин классный руководитель как раз и решил скрасить своим детям эту пилюлю раннего взросления, устроить после окончания неполной средней школы выпускной вечер по всем правилам: со светлым прощанием, теплыми напутствиями, заверениями, что они хорошо подготовлены к долгой счастливой жизни, где их ждут неизменно благожелательные взрослые. Как ни крути, а поддержать столь благое начинание надо было, а значит, и играть по всем правилам: шить соответствующий наряд, готовить речи и номера художественной самодеятельности.

Ольге для этого случая досталось выпускное платье сестры, четыре года томившееся в комоде, слежавшееся, пожелтевшее, переставшее ощущаться свежим. За эти четыре года жизнь изрядно наладилась, даже человек полетел в космос, разделив историю страны на «до» и «после», как в свое время рождение Христа провело аналогичную черту между эрами. Но ведь тогда были другие темпы жизни, а теперь это разделение случилось вдруг, резко и определенно с точностью до секунды. И с той же скоростью и мерой отличий покатились за полетом Гагарина иные перемены, в том числе и мода на одежду и прически. Все, что было «до», считалось невообразимо далеким, замшелым, косным, «пропахшим нафталином». А новое дышало свежестью открытого космоса, в котором таилось бесконечно много новых начал и не было ни единого завершения или финиша.