Елена Сазанович - Поликарпыч

Кастын, значит, всю войну, с сорок первого, хранил эту газетную вырезку, в нагрудном кармане носил, не расставаясь. А нам все про Маковку рассказывал, словно жива была деревня все это время, и люди живы. И ни разу не видел я, чтобы он плакал. Как воевал – видел. Знатно воевал. Понапрасну не рисковал никогда, берег себя, значит, чтобы сполна расквитаться с фашистом… Не для кого ему уже было жить. Аж с сорок первого. Ни матери, ни отца, ни детей, ни родни не осталось. Даже дома. Да что говорить. Ни родины, которая, как тут некоторые говорят, оказывается с маленькой буквы. Но другая Родина, та, что с большой, еще жила, боролась, и любил он ее больше всего на свете. Вот он и стиснул зубы, и затянул потуже ремень… Вот так… А 9 Мая он, наверное, понял, что долг свой на этой земле выполнил. Сполна.

А я, мобилизовавшись, сразу поехал в Маковку. Одно пепелище кругом. Никто меня не встретил, и столов не накрыл. И героем себя я не чувствовал. Соврал, стало быть, Кастын. Однако походил я там, увидел спокойную, молчаливую речку, послушал голосистого соловья. А на месте того амбара, где фашисты всех сожгли, увидел небольшой деревянный памятник с пятиконечной звездой. Видать, кто-то все-таки остался в живых. А, может, партизаны поставили. И на нем фанерная дощечка прибита. Ничего там не написано – одни фамилии погибших. И вся родня Кастына, все его братья и сестры. А стало быть – и мои братья и сестры. Нет, подумал я. Не соврал он. Вот это небо, эта земля – живы. И, значит, люди эти живы. Все равно, пусть и не здесь… Не соврал, Кастын. Встретили меня, как героя. Встретила от всей души меня Родина моего товарища. Моя Родина… Но удивительно было другое. Вся земля была густо усыпана маками. Ярко алые, как капли крови, как огненные всполохи. Они росли повсюду, куда ни кинь взгляд. Жаль, что на пепелище…

А ты говоришь, Коля, Родина… Была бы она с маленькой буквы, Кастын бы еще в сорок первом наложил на себя руки. Но Родина, как душа… Как для кого… У кого большая, как вся земля или небо. А у кого умещается в три квадратных метра…

Мы слушали Поликарпыча, а я изредка поглядывал на Коляна, видел как меняется его лицо. На нем отражалось то презрение, то недоумение, то снисхождение. Но чаще – страх. Который с каждым словом Поликарпыча все увеличивался… Дворник молча встал. Молча, один залпом осушил рюмку. Вытер рукавом мокрые губы. И усмехнулся.

– Ну, еще как посмотреть. Смерти он искал, ваш Кастын, с самого начала войны. Потому как сам на себя руки наложить боялся. Вот и воевал. И потом… Если она такая большая, его родина, чего ж он дальше ей служить не стал. Она же и после победы осталась, никуда не делась. Да и работенки после войны хватало… Значит все же… На первом месте он думал о своем маленьком домике, соленых грибочках, да детишках.

В этот миг Колян вдруг мне напомнил телевизионного диктора. Лощеного, сытого, наглого, на все имеющего заранее проплаченный ответ. С душою – метр на метр, едва умещающейся в телевизионный экран… Тут не выдержал Юрьев, схватил дворника за шиворот и встряхнул с такой силой, что у того перекосилась физиономия.

– Врешь, сволочь! Все врешь! Да таких, как ты… Мы…

Он уже было замахнулся, но мы вовремя его оттащили. А дворника я вытолкал за порог и так хлопнул дверью, что посыпалась штукатурка… А через неделю какие-то гады ночью вырубили весь наш вишневый сад. Под автостоянку. Еще через неделю умер Поликарпыч.

(Sazanovich Elena)

Россия, Москва. Е-mail: e.sazan@yandex.ru