Андрей Ткачев - Национальный вопрос и моя мама

Ситуация у Джамили была не лучше. Медлительный и вальяжный Мамед Ибрагимов, усадив дочь на диван, стал, не торопясь, проводить воспитательную беседу:

— Джамиля, ты взрослый человек. Я не хочу влиять на твой выбор, но как ты себе это представляешь? Ты знаешь, что было недавно в Баку и Сумгаите. И даже если этот твой армянин ангел, вам здесь не жить. Подумай, как будут смотреть на твой брак с армянином все наши.

Джамиля подняла на отца глаза и спокойно ответила:

— Значит, я буду жить в Грузии. Арам говорил, что там живет пятьсот тысяч армян и столько же азербайджанцев. Там за все эти годы не было ни одного убийства на национальной почве. Не думай, папа, что я легкомысленная. Просто я чувствую, что у нас все будет хорошо.

Проблем было много, но не зря же говорила мудрая Этери, что Господь призывает к себе Арама через встречу с девушкой из Баку. Через два месяца в Кашветской церкви отец Элизбар крестил Джамилю и нарек ее Кетеван. Затем совершил миропомазание, и присоединенный к православию Арам стал Александром.

После этого новообращенные Александр и Кетеван встали на расстеленное белое полотенце перед аналоем. Соседи–грузины Вахо и Этери сзади держали венцы.

После венчания отец Элизбар поздравил новобрачных:

— Плодитесь и размножайтесь. Пусть ваш брак будет основой примирения наших южных соседей и залогом мира на многострадальной Кавказской земле.

Раннее утро. Кето в иконном углу, у окна, читает про себя утреннее правило. Угол у нее внушительный — весь завешан бумажными иконками, вырезанными из календарей. Впереди, перед горящей лампадой, — четырехконечный сосновый обрубок на манер взмывающего в небо самолета. Он, по замыслу Кето, олицетворяет крест святой Нины из виноградной лозы.

Кето уже перешла к главному прошению — самочинно составленной молитве за Грузию и за все оставшееся человечество: «Господи, сделай так, чтобы Грузия была сильной, независимой и процветающей и чтобы никто из грузин не нуждался. Помоги и всем людям на земле, подай им по их прошениям».

Хотела еще Кето одно словечко за нищих Грузии замолвить, да не вышло. В этот важный в патриотическом смысле момент с улицы донесся лай собачьей своры.

— Тьфу, — выругалась Кето, употребив по привычке крепкое выражение, так хорошо известное в ее деревне, но не нашедшее места в молитвослове, — весь настрой испортили!

И нервно отдернула занавеску. Так и есть. Света, местный гиж (считай, сумасшедшая), идет с потрепанными сумками в окружении десятка собак в парк.

Нет, только русские умеют так сходить с ума из–за животных! Виданное ли дело, чтобы человек в наше время два раза в день носился с уличными собаками и кормил их мясом? Гиж — она и есть гиж. И соседи ее правильно ругают. Собаки, как мутаки, целый день валяются у ее подъезда, ждут кормежку. Пройди мимо них — облают.

Сто раз права Тинико, шестнадцатилетняя дочка Кето, спящая сейчас в обнимку с мобильником, говоря, что Света — инопланетянка. Лучше бы о людях, непутевая, думала. Как Кето, например.

Итак, на чем Кето остановилась? Ах да, на молитве за Грузию. Но настроение явно испорчено. Лучше уж телевизор включить — посмотреть, какую еще глупость отмочило правительство (вразуми его, Господи!).

Света тем временем шла по своему ежедневному маршруту в окружении верных четвероногих спутников. Она поравнялась с мусорщиком Сакулом. Сакул, в новой оранжевой жилетке с синей эмблемой мэрии, опершись на приплюснутую метлу, пополоскал правой рукой в воздухе — поприветствовал: «Доброе утро, Света! Ты бы лучше десять овец завела. Хоть мясо мало–мало иногда кушала! — И чуть потише добавил: — Ай-ай! Совсем кишмиш твое дело».

Света, не удостоив его ответом, прошествовала дальше.

Интересно, кем Сакул себя воображает? Брежневым на Мавзолее? Что он там наболтал про кишмиш? Намек, паразит, сделал, что она, Света, старая, сморщенная, как кишмиш, а ума все нет и не будет. Да еще, наверное, на ее старомодную одежду и стоптанные туфли глазел.

Вот, дожила, даже последний курд–мусорщик, и тот в глаза смеется. Что уж о грузинах говорить! Они разве люди? Бездушные бездельники, показушники несчастные! Разве они могут ее понять? Вот у Хромушки глаза человечьи. Собака, а все без слов понимает, телепатически.

Рука сама потянулась погладить черную кудлатую псину. А та и рада, хвостом виляет, в положение входит.

Охо–хо–хо, сказал бы кто Свете двадцать лет назад про ее плачевное сегодня — наверно, наплевала бы тому в его бесстыжие глаза.

Тогда, защитив в Москве диссертацию и получив корочки кандидата медицинских наук, столько радужных планов строила. Ведь она, Света, весь Советский Союз объездила, чего только не видела: конференции, симпозиумы, столько интересных людей! И куда это все потом исчезло? «Как сон, как утренний туман»…

Семейная жизнь у нее не сложилась. Ну и что? Зато еще оставалась интересная любимая работа.

Когда стукнуло сорок, захотела она взять ребенка. И это не сбылось. Родные проявили эгоизм, все были против: «Откуда ты знаешь, какая у него генетика? А может, алкашом вырастет. Замучаешься с ним потом!»

Не взяла. Надо было настоять на своем. Была бы сейчас живая душа рядом.

А потом жизнь Светы вообще под откос покатилась. Союз распался. Никому не нужны были ни ее лабораторные исследования, ни ее знания. Надо было выживать всеми возможными способами: продавать вещи, работать уборщицей в богатых семьях и пить горькую чашу унижений от людей, которые по всем статьям ниже тебя.

Каково слышать в спину отвратительный горделивый шепот: «Наша–то уборщица — кандидат наук!» — объясняла хозяйка своим гостям (и откуда она только узнала? В Тбилиси ничего не скроешь — все друг про друга все знают). Гости непритворно удивлялись: «Ва-а! Где достали? А наша только техникум закончила. Но тоже неплохо работает».

Э, все прошло, и остались только они — Рыжуха, Бомбора, Пеле, Бобик и еще три–четыре приблудившихся, без имен. Вот из–за них, из–за собачьей радости в глазах и восторженного скулежа с подвыванием и таскает Света ежедневно тяжеленные сумки с банками и мисками, чтобы разливать суп дворнягам.

Дома у нее целый зоопарк — три свои собаки и четыре кошки, подобранные в разное время на улице. Просто не смогла пройти мимо, и все тут.

Сколько с ней, Светой, соседи ругались из–за собак! И со своего дома, и из чужих, напротив! Вон окна ее старой врагини, пучеглазой Кето. Небось, зенками ее, Свету, из–за занавесок провожает и гадость какую–нибудь вслед говорит. Как–то поцапались они из–за собачьих какашек под кетовым окном. Кето даже религию приплела: «Богу, — говорит, — не угодно, чтоб так из–за собак с ума сходить!» Это, видите ли, идолопоклонство. У нее забыли спросить!