Аякко Стамм - Нецелованный странник

Какое-то время, показавшееся ей нестерпимо долгим, из трубки доносились только длинные противные гудки, но вдруг что-то щелкнуло, зашуршало, и Она услышала знакомый голос.

– Да, я слушаю.

– Привет, это я, – постаралась сказать Она как можно безразличнее.

– Кто это, «я»?

– Ну, я, не узнал что ли? Два дня всего не виделись, и уже забыл?!

– А, это ты, привет, – голос из трубки явно не был в восторге от её звонка, но Она ещё продолжала надеяться.

– Ты куда пропал? Сказал, что придёшь вечером, а уже два дня ни слуху, ни духу, даже не звонишь… – Она уже старалась говорить мягче, опасаясь разозлить его упреками, и в то же время, желая смягчить его жестокое, непостоянное сердце, – … я уже согрела наше скрипучее гнёздышко и жду тебя, как ты любишь, в топике и трусиках…

– Знаешь, детка, я был так занят, – перебил он её. – Столько дел сразу навалилось, не до трусиков.

– Тогда снова вечером? В котором часу, примерно, тебя ждать?

– Нет, детка, сегодня не жди. Дела.

– Тогда завтра?

– И завтра не могу, занят очень.

– Так, когда, когда? – Она уже еле сдерживала рвущуюся наружу бурю негодования.

– Ну, не знаю, может через недельку, или две.

Ему явно наскучил этот разговор, Она больше не сомневалась, что он просто хочет от неё избавиться.

– Через недельку?! Ты что, охренел, котяра, наверное, бабу себе завел, а меня побоку, да?

– Слушай, детка, я тебе не муж, и ничего тебе не должен. Не хочешь через неделю, как хочешь. Вообще ты меня достала. Не звони мне больше. Пока, крошка.

– Ах ты, скотина, кобель вонючий, ты что же думаешь, меня можно вот так кинуть? Да я…, я… – но из трубки уже доносились частые короткие гудки. – Я тебя…, я не знаю, что с тобой сделаю, гадина, говно с овощами, ублюдок недоношенный… – и Она в бессильной злобе зашвырнула трубку куда-то в коридор.

Девчонка носилась по комнате, опрокидывая стулья, разбрасывая всё, что попадалось ей под руку, и при этом, ругаясь самыми крепкими ругательствами на которые была способна. Вскоре Она устала, рухнула на постель лицом вниз и зарыдала.

Она не помнила, как уснула, а когда проснулась, не поняла, что это, вечер, или раннее утро. Приподнявшись на постели, Она оглядела комнату, освещённую серым сумеречным светом, просеянным сквозь давно немытое окно. Страшный беспорядок, разбросанные всюду вещи, осколки разбитой посуды напомнили ей о давешнем. Но вместо злости и раздражения Она ощутила полное безразличие ко всему происходящему. Ей было всё равно, как дальше сложится её жизнь, сил бороться с судьбой больше не оказалось. Всё, из чего складывалось и чем наполнялось её существование осталось вчера, далеко-далеко, вообще не про неё, а про кого-то другого. Ни сегодня, ни, тем более, завтра уже не представлялось реальным. Одно только чувство возвращало к жизни, напоминало о всамделешности происходящего. Она нестерпимо хотела есть.

Холодильник был пуст, в доме не было ни крошки. Надо пойти, чего-нибудь купить, у неё оставалось десять рублей на чёрный день. Вот он, кажется, настал, на полбуханки чёрного хлеба хватит. Она быстро надела коротенькую юбчонку, накинула на плечи джинсовую куртку, обула босоножки и, убедившись, что десятка всё ещё лежит в кармане, выбежала из квартиры.

Улица её встретила зябкой сыростью и прохладой. Серая пелена, окутавшая небо, не пропускала ни единого лучика солнца, а резкие порывы бесстыжего ветра, проникающего под юбку, под топик, нахально трепали её молодое нежное тело, гоняя несметные полчища мурашек по коже вверх и вниз, вверх и вниз, как стада диких бизонов. Укутавшись в почти бесполезную куртку и с трудом превозмогая озноб, Она побежала через двор к набережной Москвы-реки, где должен был быть магазин. «Только бы он был открыт, – думала Она, выйдя на набережную и оглядываясь по сторонам. – Интересно, который час?». Часов у неё не было, а спросить было не у кого. Улица была абсолютно пустая. Ни рычащих машин, всегда заполняющих плотным потоком улицы города, ни везде снующих прохожих, беспрерывно перемещающихся во всех направлениях с бесстрастными, ничем не пробиваемыми выражениями своих умных лиц, ни даже собак, охраняющих свою территорию от посягательств посторонних субъектов. Она стояла абсолютно одна на некогда шумной переполненной улице, и от этого становилось как-то не по себе. Через секунду Она уже бежала вдоль плотной стены зданий, подгоняемая необъяснимым, поднимающимся откуда-то изнутри, холодным страхом.

Магазин, конечно же, был закрыт. На всякий случай Она несильно постучала в стеклянную дверь, но никто не ответил.

– Господи, и здесь невезуха. Что ж такое сегодня? – проговорила Она вслух.

– Теперь так и будет, – прозвучал в сознании коварный шёпот.

– А есть-то как хочется, сейчас умру, – сказала Она, не обращая внимания на шёпот.

– Вот-вот. Это лучшее, что ты можешь сделать, – снова проползло в сознании.

– А может, обойдётся, может как-то всё ещё устроится, – ответила Она.

– Нет, не обойдётся, не устроится, – продолжал шёпот.

– Добегу до другого магазина, этот ведь не последний, – Она всё ещё не сдавалась.

– Другой тоже закрыт, все закрыты, для тебя теперь всё закрыто, – не отставал шёпот. – Да и долго ли ты протянешь на десятку? – шёпот усиливался, теперь это уже был голос, жёсткий, холодный и вместе с тем какой-то до боли знакомый. – Через три месяца хозяева квартиры вышвырнут на улицу твоё изголодавшееся, костлявое тело. И никому ты не будешь нужна, все будут проходить мимо, наступая на твои обессилевшие руки, попирая тяжелыми грязными ботинками твои обвислые груди, и матерясь при этом, как будто наступили в дерьмо. Ты и сейчас уже никому не нужна. Пока ты ещё красива и свежа, пойди, утопись, и может кто-нибудь пожалеет и поплачет над твоим молодым и прекрасным телом.

Она не заметила, как очутилась на самом краю набережной, у парапета. Голос Она узнала, это был её собственный голос, это её измученное сознание говорило о безысходности, о бессмысленности существования. Она нагнулась через каменное ограждение. С чёрной глади реки на неё смотрели уставшие, испуганные глаза, такие теплые и близкие, зовущие к себе, манящие вниз, в омут покоя и тишину забвения. Глаза приближались медленно, но неумолимо. Всё ближе и ближе. Их магнетическая власть ощущалась физически всем телом, каждой клеточкой кожи, всеми фибрами души. Ледяной покой чёрной воды обнимал уже железными объятиями горячее, трепещущее тело, обволакивая, укутывая нестерпимым мертвенным холодом живую бессмертную душу. А «голос», снова сменившийся на шёпот, упрямо вдалбливал в сознание: «Всё кончено! Всё кончено! Всё кончено!».

– Нет… – едва слышно донеслось откуда-то из глубины подсознания.