Елена Асеева - Криница слов

Там внизу, откуда я пришла, протекает неширокая, горная река. Она пробила свой путь когда-то много столетий назад в этих горах, прорезав себе русло… Она выстлала берега корявыми, рассеченными вдоль и поперек камнями. К осени она окрасила в буро-зеленый цвет свои воды. Наверно где-то там, наверху, прошли обильные, осенние дожди и теперь она, потеряв свою былую прозрачность и девственную чистоту, прикатила эти грязные, смешанные с дождями воды вниз. И побежала вдаль, громко ворча на людей, которые проложили на ее пути асфальтную преграду в виде моста. Заставив ее, могучую и властную хозяйку этих мест, преодолевать путь через широкие, бетонные трубы.

«Ничего, ничего, – бурно вздыхает река, низвергаясь водопадами с краев бетонных труб. – Будет, будет и на моей улице праздник, придет весна… И тогда я покажу вам, кто повелитель этой земли!»

Пугает людей, перебирая капли воды, река и убегает туда вдаль… теряясь за очередной высокой горной кручей.

Я прислушиваюсь к стонам воды и опять продолжаю свой путь по склону холма….

Теперь я иду не вверх, а вдоль склона. Я гляжу вниз, с высоты и вижу поваленные стволы деревьев, одетые в теплые шубы из зеленого густого мха, аляписто украшенные распустившимися много лепестковыми грибами, по-видимому, тоже из семейства трутовиков, нежно-желтого, кремового и бледно-коричневого цветов.

Я гляжу вниз, сквозь эту почти не видимую сероватую дымку, забывая о цели своего пути… а ведь я ищу здесь грибы. И неторопливо приподнимаю тонкой, изогнутой палкой с шоколадной, влажной корой сухую листву, выстилающую землю. И осторожно возвращаю ее на место, стараясь не потревожить ни этот редкостный ковер под ногами, ни жителей того подковерного мира.

В душе я бесконечно радуюсь и этой теплой осени, и этому чистому, прозрачно– яркому, протяжному, горному воздуху и тому, что пока ни одного гриба не нашла.

Тишина леса поразительна… Она окутывает мое тело и мои мысли благостной, умиротворяющей красотой и дает возможность почувствовать себя счастливцем, которому даровано радоваться этой простоте моей земли, этой блистательности не ярких красок, и подготавливающейся к долгой спячке природе.

Очень редко, вдруг подаст голос какая-та малая птаха. Высоко в ветвях ольхи она звонко, переливисто запоет. Но в тот же миг, еще даже не успев допеть своей прекрасной песни замолчит… Судя по всему и она понимает, что может своим трезвон спугнуть и эту тишину, и тепло осени.

Однако тишину леса и тепло осени прерывает голос человека!..

Вернее громкий, радостный крик ребенка!..

Моего сына!..

Он зовет призывно и звонко, разыскивая в этой величественной красоте свою маму – меня!

Его детский, родной голосок монотонно выводит слова: «Мама!»

И мне приходится податься зову сердца, и, прервав свои думы, тишину души и столь приятное и редкое уединение, откликнуться.

И мигом лес наполняется каким-то хрустом, топотом и оханьем, словно по лесу бежит, взбираясь на гору не шестилетний малыш, а медвежонок или лосенок.

– Мама… мама… я нашел тебя, – радостно выкрикивает подбегающий сынок.

– Тише… тише, – говорю я сыну и прикладываю палец к губам. – Ты напугаешь…

Панька мигом останавливается, в двух метрах от меня. Он стоит, там, внизу и я вижу его личико, взлахмоченные, русые, давно не стриженные волосики, его нежно-серые глазки… Я вижу это дорогое и милое личико, чувствую, как наполняется моя душа любовным трепетом, и повторяю еще тише:

– Не кричи, а то напугаешь.

– Напугаю? Кого? – переспрашивает Панька и поглядывает на меня, шумно плюхая вверх, вниз своими большими, загнутыми, темно-русыми ресницами, и приоткрывает свой небольшой ротик, громко выдыхая оттуда воздух.

– Мальчика-с-пальчика, – я понижаю голос до шепота и вижу, как округляются глазенки моего сыночка, и он заинтересованно оглядывает лес, поворачивая голову вправо, влево и даже устремляет взгляд в небо, стараясь наверно увидеть героя сказки где-то в облачной, небесной дали.

– Это котолый из сказки? – вопрошает Панька, он так взволнован и от быстрого бега, и от неожиданной новости, что забывает вставить букву «р» в слово.

– Тот самый, – кивая ему в ответ головой и протягивая к нему руку, подзываю к себе, – иди, Паничка, я тебе покажу.

Теперь Панька, Павка, Пашенька, Павлуша, Полька– как все мы любовно величаем своего младшего сыночка, поскребышку в семье… и не только родители, баба и деда, но и старший брат, и старшая сестра, ступает опасливо. Он осторожно ставит ноги, обутые в короткие, красные сапожки, вглядываясь в каждый листочек, боясь раздавить того самого героя сказки, которого мама нашла в этом лесу, в предгорьях Кавказа.

Панька подходит ко мне, его глаза увеличились от любопытства, ротик закрылся затаив внутри всякий звук, а я показываю ему на губы, призывая к молчанию. Сынок понятливо кивает головкой и также как я опускается на присядки, упирая свои маленькие, измазанные землей ручки в густое покрывало листвы, каковая мгновенно шуршит под его пальчиками, и бурые, иссохшие, опечаленные, жители ветвей переламываются надвое, дробятся, превращаясь в рассыпчатое крошево.

Я кладу палку на землю, протягиваю руку и приподнимаю вверх широкий, оранжевый с красными прожилками кленовый лист, под которым спрятался тот самый мальчик-с-пальчик.

– А…, – громко выкрикивает мой сыночек и начинает радостно, заливисто смеяться. – Это не мальчик-с-пальчик… это глиб…

– Во-первых не глиб, а гриб, – все тем же тихим голосом говорю я, обращаясь к маленькому, родному и такому звонкому человечку. – А во-вторых не шуми и разве ты не видишь, это не гриб, а мальчик-с-пальчик, просто он где-то взял шляпку сыроежки, одел ее на голову и притаился… Он не выносит шума, любит тишину… Смотри не спугни его.

Панька перестает хохотать, он опускается на коленки, пригибает голову ниже, он кладет свою мягкую, теплую щечку на опавший ковер листвы, прижимается к родной землице и заглядывает под шапку гриба, стараясь рассмотреть на ножке сыроежки, лицо, тело, руки и ноги героя сказки.

А гриб и верно похож на мальчика-с-пальчика и серовато-белая его ножка, невысокая и плотная, и его сереющая, широкая шляпка с загнутыми краями. И кажется, это крохотный с палец человечек схватился своими тонкими, прозрачными ручонками за полы шляпки и пригнул ее к земле, чтобы никто его ни увидел, ни срезал, ни унес.

Панька внимательно разглядывает гриб, а потом очень тихо шепчет:

– А почему у него не видно ни лучек, ни ножек… и лица тоже нет?

Я улыбаюсь недоверию сына, и тихо роняю смех… тихо… тихо так, да только Панька слышит мой смех, он отрывает щечку от земли, поднимает голову и садится на теплое покрывало земли, улыбается. Он протягивает ко мне свои пальчики, и нежно погладив меня по руке, в которой я все еще сжимаю клиновый листочек, шепчет в ответ, по-видимому, подыгрывая мне: