Леонид Гришин - Эхо войны

Школу он закончил почти с отличием, две четверки было. Поступил в училище, вот теперь офицер. Девушка есть, дело молодое, может, женится, внуки будут. Давай еще с тобой выпьем за наших детей, а может, за внуков. Чтобы им не пришлось пережить то, что пришлось пережить нам. Ведь мы – дети войны. Сколько наших сверстников погибло, когда разряжали снаряды, мины, интересно же было нам тогда. А сколько стали инвалидами? Дай Бог, чтобы нашим детям не пришлось…

Хоть сын у меня и офицер, я хочу, чтобы ему не пришлось воевать. Давай выпьем за наших детей, за наших внуков.

Мы выпили, помолчали, и я подумал: пускай нашим детям не придется воевать, не придется чувствовать ни голода, ни холода, ни войн… Но мы были тоже в то время счастливы. А игрушками у нас были пистолеты, автоматы и даже пулеметы. Стреляли мы из них, милиция нас ловила, отбирала оружие и отпускала. Получали по подзатыльнику от нашего участкового. Как сейчас помню, дядя Ваня Морозов, добрейшей души человек, воспитатель он был, и друг, и учитель, и все он знал, и всех понимал. Если бы не он, очевидно, многие из нас побывали бы в колонии. Пошли бы по той же дорожке, по которой пошел брат Анатолия, который не свернул с этой кривой дорожки. А дядя Ваня многих наставил на путь истинный. Из наших сверстников, хоть поселок и небольшой, я знаю много вышло и ученых, и инженеров. И будут также создавать блага для будущих поколений. А мы что смогли, то сделали.

Мне приятно было смотреть на Кубань, как она течет, какая она тихая, подобно барсу, который готовится прыгнуть, Кубань словно отдыхает перед тем, как уйти в море. А может быть, она дальше понесет свои воды, и мы, может быть, скоро тоже пойдем в тот океан, который называется второй жизнью – нашими детьми.

1980 год… В то время я был уже инженер с опытом. Мне уже тогда было почти сорок.

Был я командирован в один из волжских городов, где мне необходимо было рассмотреть возможности завода для выполнения одного правительственного заказа. Общаться пришлось, в основном, с главным инженером.

Главный инженер был немногим старше меня, высокий, спортивного вида, но абсолютно седой. Возможности завода соответствовали требованиям.

Когда дела подходили к концу, ко мне зашел главный инженер и показал телеграмму, в которой сообщалось, что нам необходимо завтра явиться в министерство. У него был крайне озабоченный вид, он предупредил, что билеты уже заказал, и что мы поедем на поезде вечером. Ужин тоже заказал, возьмем его с собой. Сказал также, что за мной пришлют машину за полчаса до отхода поезда.

Встретились с ним мы уже в поезде. Поезд фирменный, спальный вагон, купе двухместное. Поезд тронулся, и мы заказали чай. Он достал бутерброды и традиционную по тем временам водку «Столичную». Поскольку с утра мы должны были явиться к министру, за ужином мы выпили всего по пятьдесят грамм. Разговаривали, в основном, о делах, но у нас нашлось немало общих интересов. К концу разговора я заметил, что он изменился: стал отвечать невпопад, имел вид какой-то растерянный, поэтому я предложил лечь спать.

Когда мы начали ложиться, он стал извиняться и предупреждать, что он ночью во сне разговаривает – попросил не обращать на это внимания. Я ему в ответ сказал, что я во сне даже иногда пою. Он шутку не принял, мы улеглись и выключили свет.

Лежа я начал обдумывать завтрашний день, как будет выглядеть мой доклад министерству, и уже практически заснул…

И вдруг с соседней полки раздался крик: «Мама, мама… Мамочка, мамуля, мама». Это был крик не ребенка, а мужчины. Я встал, включил свет и вижу, как главный инженер метается на полке, кричит, кого-то отталкивает и зовет мать: «Мама, мама». Я слегка потрогал его за плечо и позвал. Он открыл глаза, но я понял, что он меня не видит, и потряс его еще раз за плечо.

Он сел, обхватил голову руками, локтями уперся в колени и сидел так какое-то время. Я молча сидел напротив него. Потом он поднял на меня глаза.

– Кричал? – спросил он меня.

Я кивнул.

– Маму звал?

Я еще раз кивнул.

– У нас там осталась водка?

Я молча налил ему и себе. Он выпил и опять сидел – также сосредоточенно, смотря в одну точку. Я налил еще ему водки. Он потянулся, взял и выпил одним глотком. Через некоторое время он стал говорить…

…Это было в сорок третьем году на Украине. Отец воевал, дед партизаном был. Мать – связная в городе. Под видом обмена вещей мы с матерью пошли на связь к деду. Попали в облаву. Нас выстроили в одну шеренгу, и немец стал считать: «Айн, цвайн, драйн, фир, фюнф, ком». Так попала мать. Дед все время держал меня крепко за руку. Вывели всех пятых. Я тогда понятия не имел, для чего и что сейчас будет. И вдруг их начали расстреливать из пулемета…

Я видел, как на маме ее белая кофточка в одно мгновение превратилась в красную, как у нее подкосились ноги, и она упала… Что со мной дальше было – я не помню. Я даже не знаю, кричал я или нет. Очнулся я в деревне лежащим на лавке. Деда нет. За мной ухаживает какая-то незнакомая женщина. Все люди вокруг мне не знакомы…

Потом началась обыкновенная деревенская жизнь… Услышали, что наши освободили Киев и Днепр, и что скоро будет победа. Когда она настала, вернулся отец. Он смог отыскать меня, правда, я до сих пор не знаю, каким образом он меня нашел. Жили мы в городе, я первый раз поехал на поезде с ним. Ехали в Москву. По дороге я заснул, но только поезд стал проходить стрелку, я ясно услышал стук пулемета, перед глазами у меня опять была та картина, когда расстреляли мать. Я закричал, отец взял меня и прижал к себе, но я не мог успокоиться. Я больше не смог заснуть. Когда мы возвращались, я опять заснул, и только стук колес на стрелке – и у меня опять перед глазами расстрел матери, как на ее белой кофточке выступают красные пятна крови, как у нее подгибаются ноги, и она падает.

И вот сейчас мне уже за сорок, и я не могу ездить на поезде, не могу засыпать. Если засыпаю, то только переходит поезд стрелку, как у меня перед глазами эта картина. И сколько я ни обращался к экстрасенсам, психологам, к прочим врачам – ничего не могу поделать. Это, очевидно, будет со мной всегда. С тех времен я и стал седым…

По окончани института я работал на Ленинградском металлическом заводе. Часто бывал в командировке на Саратовской ГЭС, являлся представителем завода на монтаже гидротурбин.

Турбины поставляет наш завод, а генераторы – завод «Электросила». Всего будет двадцать четыре агрегата, из них – два опытных горизонтальных и рыбоходный. Рыбоходный нужен для того, чтобы создать такой поток воды, который существовал до установки платины, чтобы рыба подходила к этому агрегату, где ее переправят на ее нерестилища. Моя работа, в основном, связана со Спецгидромонтажом. Спецгидромонтаж ведет монтаж турбинного оборудования. Это люди-кочевники. Филиалы Спецгидромонтажа разбросаны по всему Союзу, да и за границей тоже. Трест находится в Ленинграде или, как сейчас говорят, в Санкт-Петербурге. Монтажники работали на Цимлянской, Сталинградской, Куйбышевской, практически на всех гидростанциях Союза. Они с одной станции перекочевывают на другую семьями. Члены семьи также работали кто на ГЭС, кто в магазине, кто в книжных лавках, кто в библиотеке. Есть очень интересные люди, мастера своего дела.