Леонид Гришин - Дылда

Мария Евграфовна молча удалилась обратно в свою комнату, схватила подушку и стала рыдать, насылая проклятья на Виктора. А на кухне продолжалось веселье. Через какое-то время Надежда вдруг сделалась бледной и стала жаловаться на самочувствие. Она вышла изо стола и пошла прилечь.

Через считанные минуты плохо стало и мужчинам. Мария Евграфовна, услышав, что на кухне всё стихло, вышла проверить. Увидев гостей, держащихся за животы, она сама побледнела не меньше, чем они.

– Ой, Мария Евграфовна, что-то ваши гости в поезде съели, наверное, смотрите, как им всем плохо. Съезжу-ка я лучше за скорой.

Скорая приехала быстро и увезла всех троих. Виктор объяснял врачу, стоя перед Марией Евграфовной, что за столом все ели одно и то же, указывал на неё пальцем и лишний раз припомнил, какую вкуснятину она сегодня им приготовила. Врачи уехали, сказав, что пациентов положат в инфекционное отделение, что у них отравление, а Виктор строго посмотрел на Марию Евграфовну.

– Ну что, не получилось?

– Ты за это поплатишься.

– Я-то не поплачусь, а вот отец уже поплатился. Но об этом мы с тобой ещё завтра поговорим. А сейчас спрячь свою курицу куда подальше. Только помни, что образцы с неё я уже взял. Уж не знаю, что ты такое туда подмешала, но если что-то ещё удумаешь, я вмиг напишу заявление.

Виктору забавно было наблюдать, как Мария Евграфовна бросилась смывать с тарелок остатки курицы… Утром следующего дня Виктор уже прогревал машину. Мария Евграфовна наблюдала за ним в открытое окно. Виктор делал вид, что не замечает её, но потом окликнул:

– Ну что, вы готовы? Захватите с собой сберкнижку и паспорт.

– Какую ещё сберкнижку?

– А ту самую, на которую пенсия моего отца приходит.

– Ещё чего захотел!

– То есть заявление мне всё-таки писать? О том, что ты пыталась отравить меня, а в итоге отравила своих.

Марию Евграфовну перекосило, но уже не от гнева, а от отчаянья.

– Там и моя пенсия, – тихо произнесла она.

– А то, что ты два года пользовалась пенсией отца – это ничего? А квартира в Москве, которую твоя дочка купила на его деньги? Так что переводи давай по-доброму. Переведёшь – и больше нас не увидишь.

Мария Евграфовна молчала.

– Заявление о разводе мы тебе уж оставим, сама оформишь. А до больницы к своим дойдёшь, мы едем только до Сбербанка.

В банке она не стала протестовать или отказываться. Виктор говорил о заявлении вполне серьёзно, Мария Евграфовна это чувствовала.

Старик сидел у своего дома в Анапе. Уже начало темнеть, пока он вспоминал всё, что с ним приключилось за последние годы. Татьяна с Виктором уехали только вчера, пообещав, что будут приезжать почаще. Старик смотрел на небо и думал, что никогда и ни за что больше не променяет природу, спокойное счастье на чьи-нибудь прихоти. А веранду, думал старик, веранду первым делом построю – большую, застеклённую и светлую, чтобы, когда приедут дети с внуками, можно было бы приготовить раков.

Серафим проснулся от шума за окном. Форточка была открыта, и в комнате было хорошо слышно, как каждая капля дождя разбивается о железный лист, который прикрывал дренажный колодец. Удивительно, как человек всегда может только лишь по одному этому звуку – звуку разбивающихся капель – понять, что происходит за окном. Серафим сел на диване, и его взгляд застыл на окне. Облака были сплошь затянуты пасмурной плёнкой, а капли дождя ударялись о стекло и быстро сползали вниз, теряясь в бесформенной луже. Такой дождь льёт обычно долго, не переставая. Иногда кажется, будто бы он стих, но уже в следующее мгновение откуда-то издалека ветер словно подгоняет его, и дождь усиливается.

Серафиму казалось, что он проспал не дольше пяти минут, но на самом деле прошло два часа с тех пор, как он прилёг. Он попытался вспомнить, что ему снилось, но у него не вышло. У него было ощущение, что ему снился он сам – Серафим, что все вокруг его осуждали, а за что – он не помнил. От сна наяву осталось только беспомощное чувство досады, которое Серафим ощущал во сне оттого, что никто вокруг не хотел поверить в его правду.

Он любил дождь осенью. Никто не любил, а он любил. Такая погода словно последний шанс насладиться осенью перед зимой. Любил он осенний дождь ещё и потому, что это лучшее время для рыбалки. Рыбы не хуже людей понимают, что впереди зима, поэтому в водоёмах в это время как раз начинается жор. Лучшая пора для рыбалки. Серафим накануне собирался порыбачить, но ливень был сильный, а ветер дул порывистый, поэтому Серафим отказался от мысли ехать.

Он вышел на веранду своей дачи. Веранда была единственным местом в доме, которое Серафим сделал сам от начала и до конца. Он купил этот дом в Гатчинском районе в девяностые. Дом понравился ему с первого взгляда, поэтому Серафим ничего не стал в нём менять. Ему нравилось то устройство, которое сохранилось здесь до него. Серафим любил говорить всем, что в его доме присутствует неподдельный дух старины. И это было действительно так. Лишь одно он добавил – веранду. Такую, чтобы можно было сидеть на ней в любую погоду, пить чай и любоваться садом. Он построил её собственными руками, а потому больше всего любил проводить время на ней. Позднее он заполнил веранду предметами быта: холодильником, микроволновкой, электрогрилем, кофеваркой, чайником, а также посудой и продуктами. Продукты хранились в холодильнике и в специальном шкафу, чтобы четвероногим друзьям к ним не было доступа. По вечерам Серафим кормил кошек, часто приходили ежи.

Он надел тёплый свитер, прихватил с собой плед и вышел на веранду. Вокруг не было ни души. У Серафима возникло чувство, что он один сейчас во всём мире вышел наружу – навстречу этому дождю…

Ветер усилился, капли дождя долетали даже до Серафима, который сидел на веранде. Он отодвинулся подальше, завернулся в плед и заварил себе чашку кофе. Дождь всё не переставал. Да, подумал Серафим, льёт как из ведра. Прямо как тогда, когда я первый раз запомнил Отшельника…

… Был 1943-ий год, шла война. Отец Серафима второй год воевал на фронте. Серафиму было всего три с половиной годика, когда он впервые, как ему казалось, увидел Василия Васильевича. С вечера гремела гроза и шёл ливень. То и дело в окне сверкало. Мать сидела за столом и, кажется, что-то подшивала. А у маленького Серафима при каждом раскате замирало сердце. Он крепко зажмуривался, но яркий свет и сильные раскаты грома не давали ему заснуть. Ему хотелось плакать, звать маму, но он молчал, прячась под одеялом. Мать в последнее время была очень задумчивой и молчаливой, и Серафим это чувствовал, а потому ему не хотелось лишний раз её расстраивать.

Неожиданно кто-то постучал в дверь. Мать вздрогнула, отложила своё дело и осторожно подошла к двери. Когда она открыла, то на пороге показался мужчина. На вид было трудно определить, сколько ему лет, потому что он носил длинную бороду и прихрамывал, однако в движениях его чувствовалась сила и гибкость. Так хромают молодые солдаты с тяжёлым ранением. Он прошёл в горницу и достал из-под плаща какой-то свёрток.